Полковник в отставке Иван Иванович Уминский почти четверть века тестировал советские космические и баллистические ракеты. Он был командиром испытательной части. «А такие части в своё время были основными структурами на Байконуре. Мы занимались всем: и пуск готовили, и ракеты проверяли, и анализ постфактум проводили», — рассказывает он.

dev.by расспросил Ивана Ивановича о жизни и службе на космодроме Байконур.

Читать далее…

Армия, а не институт: «К 9 классу несколько раз прочёл воинские уставы»

— Представляясь, я обычно говорю: «Моя фамилия — Уминский: от слова Минск, только впереди «у». Родился в Копыльском районе в деревне Горностаево в 1935 году. Я был третьим ребёнком у своих родителей: мои старшие сёстры умерли во младенчестве. Когда на свет появился я, старики посоветовали отцу: «Дай сыну своё имя», — и меня нарекли Иваном Ивановичем.

В школу я пошёл не в 6 лет и не в 7, как мои младшие сёстры и брат, а в 9, потому что отец сказал так: «Освободит Красная армия Беларусь от фашистов, тогда и пойдёшь учиться. В немецкую школу не пущу!» Потом это решение не раз мне аукалось: хотят меня послать учиться дальше — а я по возрасту не подхожу, старше, чем нужно.

Мальчишкой жизнь меня научила одному — трудиться. Со школы пришёл домой, учебники на стол сложил — и бежишь в поле или в огород до вечера. Домашнее задание делаешь, когда за окном уже темно.

В школе мы проходили военную подготовку: к 9 классу я уже несколько раз прочёл воинские уставы и сделал вывод, что с моим характером и воспитанием дорога только в армию. Она стала моей судьбой.

После школы я поступил в Минское артиллерийско-миномётное училище. Мой классный руководитель очень не хотел, чтобы я шёл в армию, уговаривал пойти в институт — я был очень силён в математике и физике. Но я был упрямым. Всё равно пошёл и окончил блестяще: в листке в личном деле, что сейчас лежит в военкомате, 21 дисциплина — и напротив каждой стоит «отлично».

А как окончил я училище и пошёл служить, понял: быть отличником мало — я же тёмный, за 20 лет ни разу в театре не был. И начал восполнять этот культурный пробел — ходил в театр и в музеи, посещал выставки.  

Новость, от которой почти со всеми жёнами случалась истерика

— В тот момент, когда 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин вышел на околоземную орбиту, я стоял на плацу во Франкфурте-на-Одере. И даже подумать не мог, что несколько лет спустя буду воочию наблюдать запуск советских ракет в космос.

На Байконур я попал после Военной академии имени Дзержинского в Москве. На распределении сказали просто: «Поедешь в Тюра-Там». А о том, что ждёт мою семью (за год до этого я как раз женился) в далёком казахском посёлке, — ни слова. «Без комментариев!» — как сейчас говорят.

Я эту новость принял нормально, хотя на меня в тот момент пришёл запрос в одну из дивизий между Москвой и Ленинградом, и его даже одобрил главком ракетных войск. Но надо — значит надо, да и моя жена без колебаний согласилась ехать. А другие и сознание теряли, и истерики закатывали — мол, «в каком глухом ауле придётся жизнь губить».

Но это ведь была самая настоящая «мобилизация», как в 1941 году, когда на Советский Союз напали фашисты. Только на сей раз нужны были самые лучшие инженеры — и возражения не принимались.

Скажу сразу, я очень доволен, что попал на Байконур. Это такое счастье для человека — каждый день видеть результаты своей работы. Иные специалисты трудятся так тяжело, что жизни буквально не видят, а зачем это всё — не понимают. И потому выгорают. А мы все хорошо знали, зачем каждое утро идём на работу.

Мы делали большое дело! Байконур ведь строили не только, чтобы наша страна могла осваивать космос, но в первую очередь, чтобы защититься от ядерных ударов и предотвратить агрессию любого политика-сумасброда. Это было время, когда шла холодная война с США — и СССР нужен был ядерный щит.

Кстати, вспомнил примечательный случай: в Советский Союз приехал Шарль де Голль — и его пригласили на Байконур. Когда французскому президенту показывали пуск боевой ракеты, де Голль поинтересовался, не нацелены ли ракеты на Францию. Ему ответили, что эти ракеты нацелены на те страны, в которых размещены войска НАТО. Вернувшись в Париж, де Голль тут же вышвырнул штаб-квартиру НАТО из своей страны, и лишь недавно Франция вернулась в эту организацию. Как видите, Байконур оказывал своё влияние и на политику других стран.

Быт: мокрые простыни, трёхметровые потолки, добрые отношения и неплохие деньги 

Мы приехали в Тюра-Там в июле 1966 года. Первое впечатление — словно в баню попали: жара невыносимая. Бывало, мы с женой выходили в полночь подышать свежим воздухом, — а на улице свыше 30 градусов. Ложась спать, мы накрывались мокрыми простынями, а через полчаса они уже были сухими.

Байконур построили в невиданно короткие сроки — за полтора года. К тому времени, как я туда приехал, уже и спутник запустили, и Гагарина отправили в космос. А первым специалистам, прибывавшим к месту службы, толком и жить негде было. Офицеры с жёнами и детьми ютились в казармах или ещё хуже — в землянках. Комнаты перегораживали простынями и так жили: в тесноте, да не в обиде.

Город, впрочем, рос быстро. Говорят, в то время кроме убогих «хрущёвок» и строить ничего нельзя было, но генерал-майор Георгий Шубников такие дома на Байконуре построил! Высота потолков в трёхкомнатной квартире, которую я получил позже, была 3,5 метра.

Рядом на нашей площадке было ещё 2 квартиры. В двухкомнатной жил полковник из вычислительного центра: у него был один ребёнок, поэтому «трёшка» ему не полагалась. А однокомнатную держали для Сергея Королёва: он там почти не бывал, потому что жил в своём домике на старте, но «мало ли в городе застрянет — надо же где-то спать».

Все праздники мы с соседями отмечали на лестничной площадке: приходили, например, с первомайской демонстрации, составляли вместе столы — и весь подъезд поднимался к нам на 3 этаж.

Жили очень дружно. Соседка могла прийти попросить майонеза — а жена ей: «Конечно, возьми на кухне в холодильнике!»

И такие же отношения были в коллективе. Уже несколько десятков лет прошло — а каждый год в первое воскресенье июня мы собираемся в Москве и празднуем день рождения Байконура. Сама жизнь там, изнурительная жара и тяжёлая, ответственная работа спаяли нас так, что до сих пор мы держимся особым кланом. Я знаком с некоторыми специалистами с Плесецкого космодрома, а также из Капустина Яра, — около 300 человек из них получили квартиры в Минске. Так вот, они не так к друг другу прикипели.

Со временем наладился наш быт. Все проблемы решались. К примеру, когда встал вопрос, что некоторым детям не хватает молока, у нас открылись «молочные кухни».

Справедливости ради стоит заметить, что мы и зарабатывали неплохо: гражданские зарплаты на Байконуре были выше, чем по всему Советскому Союзу. Плюс мы получали сверх 15% «режимных» — за «секретность», а также и надбавку за службу в сложных климатических условиях. А в 1987 году, когда я вышел на пенсию и уехал в Минск, на Байконур приехал Михаил Горбачёв. С того момента стали считать, как на Дальнем Востоке, — год за полтора, и оклады подняли в 1,5 раза.

Авария: как 30 человек выжило только потому, что у подчинённых Ивана Ивановича было своё мнение 

Меня часто спрашивают, каких космонавтов я запускал. Я отвечаю: «Никаких!» Часть, которой я командовал, занималась исключительно ракетно-космической техникой.

По нормативам в каждой части должно было служить не менее 85% инженеров, но в моей было меньше — где-то 65%. Один раз на запуск приехала госкомиссия — был даже «второй советский человек в космосе» Герман Титов. И начальник управления возьми да скажи при них: «Я не знаю, как Иван Иванович проводит испытания: у него такой низкий процент инженеров в части». А я в ответ говорю: «Я не в диплом смотрю, а на человека обращаю внимание — как он относится к своей работе, как вникает в детали, проявляет инициативу и берёт на себя ответственность. Вот что в конечном итоге даёт результат!» Мои слова тогда всем понравились.

Ещё в молодости мне запомнились три высказывания, которые взял за свои жизненные принципы. Первое принадлежит Феликсу Дзержинскому — я записал его ещё будучи курсантом училища: «Никогда не отдавайте делу половину души, а всю душу или ничего». Второе — цитата из кинофильма военных лет: «Нам голова дана принимать решения, не задумываясь, дадут за это орден или снимут голову». А третье я услышал от маршала Советского Союза Родиона Малиновского, когда тот выступал перед офицерским составом: «Если вы пришли к начальнику со своим мнением и убеждены в собственной правоте, — с этим же мнением вы должны от него и уйти».

Когда говорю это в какой-либо компании, первые два принципа принимаются безоговорочно, а третий вызывает споры: «Э, да такого быть не может!» «В народе говорят: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». И мне жаль тех, кто произносит эти пошлости и верит, что так и должно быть.

Я всегда был за то, чтобы подчинённые высказывали своё мнение. Был даже случай как-то: я отдал распоряжение — а через пару дней приходит ко мне рядовой и говорит, что делать надо вот так-то, а не как я велел. И точно, так же лучше! Я от радости его обнял, был бы девушкой — поцеловал бы. А потом собрал своих замов: «Вы же должны думать над тем, что я говорю, а не бросаться бездумно исполнять. Если есть лучшее решение — возразите мне!»

Расскажу ещё кое-что: в 1978 году у нас во время запуска случилась авария. Печатая полётное задание, машинистка в столице допустила ошибку — в результате ракета вылетела из шахты и сразу упала. Взрыв был сумасшедший. Но накануне, ещё до Госкомиссии, 3 моих подчинённых подумали, проявили разумную инициативу.

Ещё вечером перед стартом главный инженер сказал мне: «Иван Иванович, я тут приказал замуровать отверстия, которые пробили строители, когда на днях проводили дополнительные линии связи. А то мало ли что: ещё газы или компоненты топлива попадут на командный пункт». Какой молодец, похвалил я его, — сам-то не догадался. Потом начхим перед запуском подошёл ко мне и заметил: «Я на всякий случай принёс на всех фильтрующие противогазы. Мало ли что будет!» А энергетик включил аварийное освещение от аккумулятора: «Вдруг останемся в темноте».

Только вообразите: от решений этих людей зависела жизнь 30 человек на временном командном пункте. Благодаря их инициативе все остались целы и невредимы.

Культура производства: почему случались неудачные запуски

24 октября 1960 года при подготовке к первому испытательному запуску ракеты Р‑16 на Байконуре погибло более 70 человек, в том числе Главный маршал артиллерии Митрофан Неделин. А ровно три года спустя в лифте одного из стартов во время испытаний вспыхнул пожар, который привел к гибели 8 участников испытаний.

С тех пор было принято решение — в этот день испытаний на космодроме не проводить. К счастью, по моей вине и вине моих подчинённых трагедий не случалось.  

Неудачные запуски бывали — не без этого! Самое главное было, чтобы не погибли люди. Траекторию полёта выстраивали так, чтобы по пути следования ракеты не было ни населённых пунктов, ни даже пасшихся на поле отар — их убирали «с трассы».

В 1960 году после взрыва, повлёкшего гибель людей, Хрущёв был готов стереть в порошок главного конструктора Михаила Янгеля. Но Сергей Павлович Королёв сказал: «Такое может случиться с любым из нас — в том числе со мной». В конце концов в ракете полмиллиона систем, приборов, блоков, деталей.

Я как-то купил новый смеситель, поставил его, а потом смотрю: вода под мойкой собирается. Начал разбираться, а там тоненькая-тоненькая капиллярная струйка, как будто кто-то иголочкой проткнул металл. Представляете, если бы такое миллиметровое отверстие оказалось в одной из труб ракеты? Вот то-то и оно.

Помню, мы перегружали изделие на установщик, чтобы опустить его в шахту. Я подзываю к себе помощника главного конструктора и говорю: «У вас, видно, произошла большая смена кадров». «Почему вы так решили?» — спрашивает он. «А вы гляньте, как замотаны изолентой 13 кабелей вдоль изделия. Когда будем перекатывать его на установщик, их же всех до единого перережет». «Ой, точно!» — восклицает. Не стану ругать работника: видно было, что старался — на совесть заматывал. Но ведь совершенно не понимал, что делает!

Или вот ещё случай: в управление полётов привезли прибор, который на заводе не проверили на стенде, как положено, — а просто собрали и отправили. И дали телеграмму: «Исправность гарантируем». В итоге оказалось, что сборщица ошиблась — палочку с ноликом местами перепутала, и ракета не полетела.

Мне рассказывали, как в 1965 году после одного из пусков Королёв пришёл в солдатскую чайную и разоткровенничался: «Если бы мне дали в подчинение промышленность Чехословакии, я уже был бы на Луне из-за одной только культуры производства». Вот из-за отсутствия такой культуры, бывало, случались неудачи на космодроме.

Значит ли это, что ошибок было слишком много?

Вы теперь будете думать, что ошибок у нас было много. Но это не так. До принятия на вооружение или до пуска все ракеты по многу раз проходили через наши руки: инженеры-испытатели космодрома вносили до 3-4 тысяч изменений, исправлений, уточнений — и отправляли их исполнителям снова и снова.

Любая операция выполнялась на Байконуре так: один специалист читает инструкцию, другой в это же время выполняет, а третий стоит над ними и контролирует. И все трое расписываются в бортовом журнале — чтобы знать, с кого спросить в случае ошибки. А то потом ведь концов не найдёшь.

Вот у нас был случай: испытатель обнаружил, что один из направляющих штырей в стыке первой и второй ступеней нестандартный, сказал своему начальнику, а записать в журнал забыл. Дефект не устранили — и в итоге старт ракеты оказался аварийным. Понятно, что испытателя сразу понизили в должности и перевели служить в часть.

Кроме опытных испытаний, на космодроме Байконур проводились научные исследования — это был целый комплекс, единственный во всём мире. Я не пророк, но мне кажется, больше таких и не будет. Ни одна страна не потянет, разве что в будущем Китай.

У нас, бывало, мороз 30 градусов, или ветер порывистый свыше 20 м/с, а всё запускается, всё летит: техника и в самых экстремальных условиях не подводила. А в США 5 градусов мороза стукнет — и они отменяют запуск, говорят, что ракета обледенела.

Когда СССР не стало, стало доноситься: «Зачем нам нужен этот Байконур!» — и некоторые серьёзные программы и проекты не увидели свет. А в США в то же время специалисты NASA по школам ездили — изымали из музеев подаренные ранее элементы космической техники, чтобы их повторно использовать.

Космонавты: оброненная ватка могла помешать космической карьере

Ни одна моя встреч в школах, институтах не обходится без вопросов о космонавтах. С некоторыми я был знаком. У меня даже есть небольшая книжечка — журнал, посвященный Гагарину, — где я собрал более 40 автографов космонавтов. И ещё 20 подписей у меня в альбоме с фотографиями.

Могу сказать, что в целом это были обычные ребята — такие же люди, как и мы с вами, но с железной волей. Они прошли жёсткий отбор: первых 20 претендентов выбрали среди 3 тысяч человек — по всему Советскому Союзу. 12 из них стали космонавтами, остальные 8 так и остались претендентами.

По разным причинам эта восьмёрка так и не полетела. Кого-то, как лётчика Анатолия Карташова, подвело здоровье. Я встречался с ним в Киеве, Анатолий рассказывал, что после того, как во время тренировки решил увеличить нагрузку на центрифуге, у него на спине появились капиллярные кровоизлияния. Его списали.

Другой кандидат в космонавты Валентин Бондаренко во время тренировки в барокамере вытер ваткой пот со лба да и бросил — а она попала на электроплитку. Лётчик не дал сигнала открыть барокамеру, пытался погасить огонь сам. А когда его достали, только и успел сказать: «Я сам виноват».

Знаю также, что космонавтов отчисляли и по недисциплинированности. Как-то пошло несколько человек на реку купаться. Валерий Быковский предупредил: «Ребята, тут дно близко — камни, будьте осторожны, не прыгайте!» Но один из кандидатов не послушал — сиганул с разбега, получил вывих шейных позвонков, и его отчислили.  

Требования к дисциплине на Байконуре для лётчиков-космонавтов были колоссальными — ведь это были не детские игры: они ступали на неизведанную доселе тропу.

Запреты на Байконуре: с космонавтами не фотографироваться, с жёнами не делиться

До 1969 года с сотрудники космодрома с космонавтами не фотографировались — даже личные фото были под строжайшим запретом. А в январе 1969 года, когда в космос полетели Владимир Шаталов (его автограф у меня в коллекции был первым) и Алексей Елисеев, а затем вторым пуском к ним присоединились Евгений Хрунов и Борис Волынов, — этот запрет сняли.

Когда все четверо приземлились, первый заместитель начальника космодрома дал команду: надо подарить им в подарок альбомы. Мне велели подумать, как эти альбомы подписать — времени на всё только час. И я решил: пойду на обед не по центральной улице, а дворами. Я же себя знаю: буду думать, честь кому-то не отдам — ещё патруль задержит. Иду себе, задумался крепко, и тут как назло кричит кто-то: «Капитан! Капитан!» Оглядываюсь, а там подполковник с повязкой: «Почему вы мне честь не отдали?» А я даже растерялся немного: «Да я получил такое задание, что не видел вас — обдумывал». Он рассмеялся только: «Ничего, бывает».

Сейчас я встречаюсь с ветеранами Байконура, и каждый из них говорит примерно одно и то же: «Мне и рассказать-то нечего: я кроме своих вычислительных машин не видел ничего». И я их понимаю. Так все мы жили, даже с жёнами ничем не делились.

Наши жёны тоже работали на космодроме. Правда, не все: я знаю, что около 6 тысяч из них сидело дома. Причём, среди них не было ни генеральских, ни полковничьих жён — в основном супруги младших офицеров. Почему? А потому что молодые девушки приезжали и говорили, к примеру: «Я кибернетик — найдите мне работу по специальности!» А жёны полковников и генералов шли на любую работу.

ЭВМ, которая выдавала байконуровцам бумажки с дедлайнами

При мне на космодроме служил один умелец, старший лейтенант: он собрал вокруг себя «кулибиных», и сделал для части автоматизированный командный пункт.

А затем он создал на базе нескольких электронно-вычислительных машин АСКИ — автоматизированную систему контроля исполнения. Он бывал на всех мероприятиях, которые проводил начальник космодрома, и подробно всё записывал. А потом вносил информацию в АСКИ — и машина выдавала небольшие полоски бумаги, на которых было указано, кому и к какому сроку что сделать. И ты должен был уложиться в срок, иначе готовься к разбору. А машина «выплёвывала» предупреждение: например, за два дня до намеченного срока — «Осталось столько-то». Сегодня у всех в телефонах планировщики, а дедлайны не выполняются. По телевизору то и дело слышишь, как президент отчитывает чиновников: «Год назад я дал вам поручение, приехал — а тут и конь не валялся». А была бы такая машина и дисциплина, как на Байконуре, — давно бы всё сделали.

Прощаясь со своим испытательным управлением, я привёл слова песни из кинофильма «Трактир на Пятницкой»: «Господа офицеры, я прошу вас учесть, кто сберёг свои нервы, тот не спас свою честь». Но мне удалось сберечь и то, и другое — и это делает честь прежде всего вам, друзья мои».

Жизнь гражданская: с некоторыми, пока не пошлёшь их, каши не сваришь

Я первые два года на пенсии я не занимался ничем — ходил по Минску пешком, изучал город. Потом меня пригласили сначала в федерацию профсоюзов на курсы, а затем, когда Советский Союз распался, — я работал проректором института МИТСО.

Был учёным секретарём Военно-научного общества при Центральном Доме офицеров, трудился в Белорусском союзе офицеров, а сейчас возглавляю общественную организацию ветеранов Байконура в Минске.

За 32 года службы я ни перед кем из подчинённых не выругался матом. А когда вышел на пенсию и стал работать в Минске, понял, что с некоторыми солидными людьми, пока не пошлёшь их по известному адресу, — каши не сваришь. Вот она, жизнь гражданская.

Фото: Сергей Гудилин

Место солидарности беларусского ИТ-комьюнити

Далучайся!