DevOps-инженера Анатолия задержали на марше 11 октября. Из РУВД вместо изолятора он поехал в БСМП. Ушёл оттуда на следующий день через запасной выход, когда по больнице прошёл слух, что за ним и другими задержанными приехала машина милиции.
DevOps-инженера Анатолия задержали на марше 11 октября. Из РУВД вместо изолятора он поехал в БСМП. Ушёл оттуда на следующий день через запасной выход, когда по больнице прошёл слух, что за ним и другими задержанными приехала машина милиции.
И всё же он был осуждён по статье 23.34 и отбыл 10 суток в ЦИП на Окрестина и в ИВС Жодино. А через два дня после освобождения понял, что не чувствует запахи. dev.by узнал все подробности его истории.
— Меня взяли 11 октября на пересечении Машерова и Тимирязева — рядом с «Еврооптом». Колонна шла от стелы, её подгоняли водомёты. Неожиданно нам наперерез выскочили омоновцы.
Ребята бросились во двор, шедшие сзади напирали на передних, а со двора выезжали машины — деваться было некуда. Шедшие в голове колонны успели убежать, а «хвост» остался в сцепке. В какой-то момент я почувствовал удар по спине и потом по голове — ещё, и ещё. Меня толкнули на колени, потом подхватили за шиворот и потащили к тротуару.
Всё это время наносили удары — от одного развалился пополам телефон, который был в нагрудной сумке.
Знаете, раньше я боялся, что запаникую, когда меня задержат. Но я даже не успел испугаться, если честно. Это как в детстве во время игры в «казаки-разбойники»: тебя осалили — и правила тут же изменились.
Один омоновец сказал мне сесть на край тротуара. Рядом сидели какие-то девчонки. Потом подбежал другой силовик, подхватил лежавший в луже флаг и стал возить им по моему лицу. Крикнул, что я — бандеровец, а флаг — немецкий. Напоследок ударил меня наотмашь дубинкой по виску и убежал.
Это было так глупо! Я бы засмеялся, но не рискнул — чувствуя, как мне за шиворот течёт кровь с затылка, не хотел лишиться ещё и зубов.
Сотрудник ОМОН взял меня под локоть и препроводил в автозак. Дальше меня и ещё одного парня посадили в «стакан». Голова болела. Я снял дождевик и попросил напарника по несчастью посмотреть, что у меня с головой. Он сказал: «Я не могу понять. Весь затылок в крови».
В РУВД нас выгрузили, поставили к стене. Держали так около часа. Милиционеры подходили время от времени — переписывали наши данные, в разговоре старались дистанцировать себя от ОМОНа: «Это „эти“ бьют — мы оформляем», «Смотри, как „эти“ постарались…».
У меня изъяли сумку, в которой были кошелёк с карточками, ключи и паспорт (не стоит брать такие вещи на марши), велели вынуть шнурки — и тоже забрали. Потом спросили, нужна ли медицинская помощь, и отвели к камерам предварительного заключения ждать врачей. Там уже сидел парень, которому здорово досталось: у него был подбит глаз и рассечена бровь, на затылке — ещё одно рассечение, сломан нос и повреждена нога. Но он даже не реагировал. Сказал, что занимается единоборствами, и к таким вещам ему не привыкать.
Где-то около получаса мы ждали, пока приедет скорая. Когда дошли до машины, там уже лежал на носилках человек — из новой партии задержанных. У него даже не успели изъять шнурки и телефон. Милиционеры, которые должны были нас сопровождать в больницу, замешкались — мы успели украдкой позвонить родным.
В больнице никто не говорил этого вслух, но было понятно: обратно в РУВД нас не отдадут. Мне поставили рассечение и лёгкую ЧМТ, наложили пару швов — и оставили на ночь в больнице.
Следующий день начался в 5:00 — именно во столько к нам пришёл следователь. Насколько я понял, он расследовал действия ОМОНа. Сказал: «Через пять дней вы можете подойти в Следственный комитет и ознакомиться с материалами». Но через пять дней я уже был в Жодино.
На обходе врач предложил: «Ребята, если хотите мы вас оставим, а нет — пишите отказ от госпитализации». Я написал. Очень скоро по коридорам больницы разнеслась новость о том, что приехала милицейская машина — за нами. В итоге мы скрылись через запасной выход.
Я был вообще без вещей — ни кошелька, ни телефона, ни ключей. Пошёл, куда глаза глядят, и вышел на заправку. Там попросил телефон, позвонил своей девушке, чтобы забрала меня. Одна женщина спросила: «Вы с марша?» — и предложила купить мне чай или кофе и оплатить такси до дома. Я отказался, но было очень приятно.
А дальше я оказался вот в такой ситуации: мои рабочие аккаунты привязаны к номеру телефона. А он в РУВД. Я мог бы купить новую симку, но для этого нужен паспорт — а он там же. И карточки тоже. В общем, я взял 2 дня «отдыха» — пока швы не перестанут болеть, и пошёл в РУВД за вещами.
И так интересно вышло: я пришёл после обеда — и меня отправили домой: «Приходите завтра — к 10:00». Я понял, что завтра я буду ночевать в изоляторе. На следующий день меня первым делом проводили в кабинет к инспектору — составить протокол.
Тот пока составлял, участливо вздыхал. А когда в комнату заходили коллеги, говорил им, какой я «ответственный человек» — «сам пришёл».
На Окрестина меня вёз младший сержант — без наручников. По дороге мы с ним общались, он оказался нормальным парнем. За 200 метров до ИВС он вдруг надел балаклаву. Я попросил его позвонить моей девушке и сказать, что я на Окрестина, он сказал: «Я бы с радостью, но вдруг мой номер появится в «списках карателей».
В ИВС мой провожатый сказал конвоиру: «Велели передать, что этот спокойный — вы с ним помягче». И тот разрешил мне взять с собой в камеру почти всё, что было у меня в рюкзаке, кроме письменных принадлежностей.
На следующий день был суд. Свидетель, сотрудник РУВД, сказал, что опознал меня по очкам, хотя во время задержания очков на мне не было. При этом мой ярко-зелёный дождевик он почему-то не вспомнил. Я согласился, что участвовал в марше, но вину признавать отказался. Получил 10 суток по тарифу «гуманный» — большинство в тот день получили больше.
В ИВС было не так уж и плохо: персонал относился к нам с уважением, может быть, даже с симпатией. Конвоир, разливая баланду, приговаривал: «Работаем для людей и во имя людей».
В ЦИП было куда хуже, конвоиры там «промытые». Нас принимал сотрудник, которого я про себя называл «генерал-вертухай», — у него на форме было 4 ордена. Он всё пытался нас воспитывать: «И что вам, змагары, неймётся? Вы дороги перекрываете — а люди не могут домой нормально после работы доехать».
Среди нас были уличные музыканты, которых задержали в переходе, забрали вместе с аппаратурой. А с ними девчонка с дредами. Ой, как его бесила её причёска! Когда нас перегоняли из ИВС в ЦИП, она попросилась в туалет, а он отказал. Тогда она улучила момент — и отлучилась, а он это заметил, и стал распекать.
Девушка спокойно сказала, что ей нужно было сменить прокладку. И тут как он начал орать, что вот «как взял бы её за эти дрэды да головой об стену».
Говорят, посидев в изоляторе, можно запускать свой стартап. В моём стартапе были бы: дизайнер-фрилансер, машиностроитель, три программиста, инженер-проектировщик свинокомплексов, электромонтёр, разнорабочий, менеджер магазина по продаже техники Apple и два вокзальных бомжа.
Наши бомжики всё приговаривали: «Слава богу, с хорошими ребятами нас определили» — мы подкармливали их едой из своих передач, и они замечали, что питаются лучше, чем на воле.
Бомжи слушали наши дискуссии, думали о чём-то своём, а потом начали рассказывать о своих бездомных счётах с властью. Мне кажется, что политических поэтому и не любят сажать вместе с обычными, чтобы не искушали правонарушителей. Ты садишь в камеру четырёх «оппозиционеров» — а выходят уже шестеро.
Первое, что ты чувствуешь, заходя в камеру на Окрестина, — это жуткий запах старых матрасов. Думаешь, что здесь просто невозможно находиться, но потом привыкаешь.
Зато на Окрестина была горячая вода, и на ночь приглушали свет. Но за исполнением правил следили строже: сразу же после подъёма нас заставляли скручивать матрасы и складывать их на верхнюю шконку — и так до отбоя. Сидеть можно было только на кроватной решётке.
Еда на Окрестина лучше, чем в Жодино — я бы сравнил её с армейской или больничной. А в Жодино ты каждый день сюрприз из серии «почувствуйте незнакомый вкус знакомых продуктов»: перловка с какой-то шелухой, картошка — полугнилая, хлеб «особо отвратительного сорта». Когда нам подали макароны с тушёнкой, мы так обрадовались — уж это блюдо сложно испортить, но оказалось, что и тушёнка на вкус ужасна.
В Жодино нас перевезли в субботу вечером. Поселили в какое-то малоиспользуемое крыло — у нас были новые матрасы и новое постельное бельё со штампом «2020».
Мебель там была своеобразная. Стол — это просто деревянный брус обитый железом. Такие же скамейки — на них просто невозможно было сидеть продолжительное время. Но зато конвоиры заглядывали к нам редко — и мы сидели на кроватях. А ещё не заставляли скручивать матрасы и убирать их наверх.
У нас в камере никогда не выключался свет. Спать было тяжело. Даже когда ты закрываешь глаза маской, всё равно есть ощущение, что чувствуешь свет телом.
В Жодино мы постоянно перестукивались камерами: через стены и по батареям. Два стука + три («Жы-ве Бе-ла-русь!»). Конвоиры очень нервно реагировали, когда кто-то начинал скандировать. Но в дискуссии не вступали, чувствовалось, что крыть им нечем. А может, просто спорить в балаклаве неудобно.
С нами в камере был мужчина, которому до этого довелось сидеть по уголовному делу. Он чувствовал себя выпускником, пришедшим на вечер встречи, — и «шатал режим». Стучал по батарее, скандировал «Жыве Беларусь!» на прогулке, кричал в окошко, через которое давали пайку: «Сметаны не надо!», если на первое был борщ.
На суде он высказал всё что думает о белорусском правосудии и отказался вставать перед оглашением скайп-приговора.
Когда сидишь, самое тяжёлое — убивать время. И здесь хорошая передача, как в футболе, способна перевернуть игру. Моя девушка передала мне три книги — «Числа» Пелевина, сборник детективов Агаты Кристи и «Полную иллюминацию» Джонатана Ф. Сафрана, и жизнь немного наладилась. А ещё бульонные кубики — в ИВС еду не солят, и есть её тяжело, а так можно и посолить, и приправить.
Кстати, тот самый отсидевший сокамерник, очень высоко оценил её «грамотную» передачу: «Малая твоя как будто бы сама в тюрьме чалилась».
После освобождения я первым делом зашёл на Google Maps и поставил Жодинскому изолятору одну звезду. И написал, что за 13,5 рублей в сутки ожидал большего сервиса. Хотя сейчас, судя по отзывам, режим там ужесточили. Так что я в «бархатный» сезон попал.
Что дали мне эти 10 суток: я заметил, как люди проявляют достоинство в каких-то повседневных вещах. Парень-программист, на этапе в Жодино отдал пожилой женщине, которую забрали с марша пенсионеров, свой плед. И посуда всегда была чисто вымыта, хотя за этим никто не следит. Конвоиры в ЦИП на Окрестина бесились, когда слышали смех от стоящих вдоль стен «змагаров» — а сделать ничего не могли.
За всё время в Жодино и на Окрестина не встретил ни одного человека, который пожалел бы о том, что участвовал в марше. А самой большой мукой было отсутствие каких-либо вестей с воли. Все переживали за судьбу протестов. Я был очень рад, когда узнал, что всё продолжается.
Релоцировались? Теперь вы можете комментировать без верификации аккаунта.