О своем мощном литературном бэкграунде и излюбленном чтиве для души и дела dev.by рассказал глава ПВТ Валерий Цепкало.
Занимательная физика
Книжным ребенком я не был: гонял летом мяч, зимой шайбу, как и все ребята с нашего двора. Когда родители решили отдать меня в музыкальную школу, встал в позу – не хотелось сидеть в душном помещении и играть на инструменте в ущерб играм на свежем воздухе (смеется).
А в 5-6 классе вдруг увлекся книгами, да так, что даже начал отставать по обязательным предметам. Особенно захватывала античность, много читал про Древнюю Грецию и Рим. Интернета тогда не было, на телевидении был лишь один канал, поэтому литература – это был весь мир, параллельная реальность той жизненной рутине, в которой мы все жили.
В 7 или 8 классе мне случайно попалась книга Якова Перельмана «Занимательная физика». Она в то время перевернула мой мир, изменила мировоззрение. Я отбросил лирику и взялся за математику и физику. Мир точных наук меня увлек не меньше, чем мир литературных героев.
Кстати, совсем недавно с удивлением узнал, что Перельман писал эти книги не в 70-80 годы XX века, как я тогда думал, а еще до Первой мировой войны, в 1913 году. И что он почти мой земляк – родился в Белостоке (тогдашняя Гродненская область).
Армейская библиотека
После Белорусского технологического института была армия, ракетные войска стратегического назначения. Призвали после второго курса, забрали с курса всех – была демографическая яма: дети «детей войны».
Там я уже по-новому открыл для себя литературу. В армейской библиотеке была только русская классика, которую я всю перечитал: Толстого, Тургенева, Достоевского, Грибоедова. Читал по ночам очень много: спать в карауле было нельзя, надо было сидеть перед экраном монитора и не пропускать сигналы о нарушении охраняемого периметра, которые посылали свои же офицеры для проверки несения боевого дежурства.
Классика vs «профессиональный кретинизм»
В наши дни классика позволяет человеку не потерять связь с миром.
Мы живем в бешеном темпе, объемы информации – колоссальные. Когда-то тот же Сократ, Платон или Аристотель аккумулировали в себе почти все имеющееся человеческое знание! Но сегодня у них, как говорится, «взорвался» бы мозг. Общий объем знаний стал настолько громадным, что человек вынужден становиться узким специалистом.
У меня в Америке есть знакомый врач-хирург, который делает операции на задней стенке глаза. Только на задней! И в этом он силен, как никто. Но даже в этом узком сегменте – целая лавина новых данных, исследований, технических разработок, на восприятие которых ему приходится тратить все рабочее время.
Современный человек вынужден постоянно «вариться» в своей сфере. И когда он делает шаг за ее пределы, то пугается того, что видит.
И тогда художественная литература, особенно классика, – это спасение, попытка восстановить связь с миром, преодолеть то, что Шиллер несколько грубовато назвал «профессиональным кретинизмом».
Ангелы на конце иглы
Недавно прочел «Источник» Джеймса Миченера, известного своими историческими сагами о жизни нескольких поколений людей в одном географическом месте. «Источник» - попытка в литературной форме осмыслить историю развития человеческой цивилизации. Книга толстая, умная, но оттого не менее увлекательная.
Популярные современные авторы, уже ставшие классиками, - Умберто Эко и Габриэль Гарсиа Маркес. Но они мне не близки: слишком много внимания деталям, нюансам, что может представлять интерес для медиевиста, либо этнографа. Стиль Умберто Эко, даже когда он пишет детектив, очень напоминает средневековых схоластов, доказывающих, что на конце иглы может уместиться семь ангелов.
А стиль Маркеса напоминает мне Набокова – то же неспешное развертывание сюжета, детальное описание, много мелких подробностей. А вот некоторые вещи Коэльо – просто библейские, ясные, поучительные. К сожалению, он быстро выдохся. Но я снимаю шляпу перед его первыми, почти поэтическими, книгами.
Восток – дело тонкое
Иногда тянет на серьезные книги – Ницше, Хайдеггера, Бубера, Шестова, иногда на легкое чтиво – Сидни Шелдона, Джеймса Чейза, Бориса Акунина. Акунин, хоть и этнический грузин, но один из наиболее интересных представителей современной русской литературы. За внешней детективной фабулой чувствуется глубокое знание эпохи, в которой раскручивается сюжет.
Он глубоко знает и понимает Восток – он переводил много книг с японского. А ориенталистика – это совершенно иной мир, с оригинальной философией и взглядом на мир. Конечно, то, как мы мыслим, во многом зависит от языка. Если не все! Ведь язык – это дом бытия. Мы живем в языке, если даже этого и не замечаем.
Я несколько раз перечитывал Хайдеггера «На пути к языку», особенно его «Разговор между японцем и спрашивающим». Сам-то я японского не знаю, равно как и немецкого, поэтому мне интересно было прочувствовать этот диалог между немцем и японцем посредством русского и английского языка.
Трудности перевода
Всегда сочувствовал тем, кто переводит поэтов. Кто-то сказал: переводчик прозы – раб, переводчик стиха – соперник. Михаил Лозинский, скажем, талантливый поэт, был близок по духу поэтам Серебряного века – Надсону, Мережковскому, и другом Николаю Гумилеву. А он чуть ли всю жизнь посвятил переводу «Божественной комедии» Данте. Так и остался в тени оригинала.
А Маршак! Прекрасный переводчик Шекспира, Бернса, а нам известен только по детским стишкам, которые для разминки писал.
Пушкина, может быть, поэтому никто не знает на Западе, что не нашлось ему там «соперника».
Футурология и ИТ
Футурологические книжки интересны, но тренды в технологическом развитии предугадать невозможно. В научной фантастике прошлого века лучшие писательские умы связывали развитие новых технологий с космосом. Мы же видим, что космос «скис», а развиваются как раз информационные технологии – то направление, которое Лемм, братья Стругацкие, Азимов, Кларк практически не видели. То есть развитие пошло не ввысь, а вглубь, не вдаль, а здесь, рядом.
Мир развивается по известным только ему законам. Когда-то Гегель назвал это «хитростью разума» – не нашего, человеческого, а какого-то другого, который ведет человечество по неизвестному ему пути.
Инженер в ИТ должен постоянно читать, знания здесь очень быстро обновляются и устаревают. Ни в какой другой отрасли нет таких быстрых изменений. Юрист или экономист может года два быть выключен из профессиональной среды, а потом быстро в нее вернуться. Инженер-программист такого временного выпадения из своей профессиональной сферы позволить себе не может.
За попытки привнести инновационный дух в развитие страны, with best wishes
Вот Майкл Спенс, доктор экономики Гарварда, лауреат Нобелевской премии, прислал мне свою книгу «Следующая конвергенция». Он пишет про страны, которые когда-то считались отставшими, но благодаря реформам, направленным на поддержку низового предпринимательства, смогли за короткий период времени успешно вписаться в западный мир на правах равноправных членов, – Тайвань, Корея, Сингапур, Гонконг. Сам он был консультантом корейского правительства и, надо признать, страна развивается очень успешно.
То, что он прислал мне свою книгу, оказалось для меня полной неожиданностью. Даже не знаю, как он узнал о нашем ПВТ. Наверное, кто-то рассказал или где-то вычитал. А вот и его подпись мне – «за попытки привнести инновационный дух в развитие страны», with best wishes.
Серьезную литературу читаю только с карандашом. Видите, я действительно его книгу всю прочитал! (смеется).
Ого, да тут какие-то расчеты делал карандашом на полях. Уже и не помню, что считал. Наверное, перепроверял Майкла.
Полюбить чужую страну, но не сильно
Советский дипломат должен был знать язык страны, куда его направляли. Это было сильной стороной советской внешней политики, ее козырем. Едешь в Индию – учи хинди, едешь в Африку, куда-нибудь в Танзанию, Кению или Уганду – учи суахили, в Камбоджу – кхмерский. Изучая язык, ты познаешь культурный код ее народа.
Когда после армии поступил в МГИМО, сказали – будешь изучать финский. Выбора в советской системе не было. Спасибо, что не албанский.
Американские дипломаты, за редким исключением, языка страны пребывания не знали – самоуверенно полагали, что все люди на свете знают английский. А финны, помню, буквально таяли на глазах, когда мы говорили с ними на их языке. Сразу же проникались доверием, домой приглашали.
На финском в основном читал периодику – газеты и журналы. Конечно, прочитал в оригинале и карело-финский эпос «Калевала».
Но нельзя выучить чужой язык, если ты априори не полюбишь страну, где на этом языке говорят. И мы искренне пытались понять незнакомые нам страны. Но проблема в такой системе подготовки все-таки оставалась: надо было полюбить изучаемую страну, но не слишком сильно. (смеется) У нас ведь была своя – Советский Союз.
Русская библиотека Хельсинки
В Хельсинки была прекрасная русская библиотека – лучшая славянская библиотека за пределами Союза. Там имелись потрясающие издания, как дореволюционные, так и те, что выходили в русской эмиграции. Там я буквально зачитывался литературно-политическим журналом «Континент», издаваемым талантливым писателем и публицистом Владимиром Максимовым. Интересно было посмотреть на себя и свою страну как бы со стороны, из иммиграции. Но то был хоть и критический, но русский взгляд на Россию и ее историю.
А вот Леонида Плюща «На карнавале истории» - это уже совсем иной взгляд на Россию – Советский Союз. Тоже со стороны, тоже из иммиграции, но под иным углом, с позиций украинского национализма.
Философия-light: зубодробительные формулы и скандальные разрывы
Стараюсь следить за тем, что происходит в философском мире.
Но вот загадка: как вообще отличить писателя от философа? Куда отнести Платона, к примеру? А Ницше - он философ или это литература «высокого полета»? А Достоевский? Как можно «оторвать» мыслителя от писателя? А «Бытие и время» Хайдеггера – это плод вдохновения или результат строгих логических рассуждений? Навскидку и не скажешь.
Наверное, в наши дни, чтобы быть философом, нужно быть немножко писателем, и наоборот. Человек слишком измучен повседневными заботами, он не хочет вгрызаться в зубодробительные формулы того же Гегеля, Канта, Фихте. Хочется чего-то более занимательного.
В свое время на меня произвело сильное впечатление эссе об Аврааме датчанина Сёрена Кьеркегора, который осмелился бросить вызов Гегелю, считавшемуся абсолютным авторитетом.
Конечно, в Германии критику самого Гегеля принять не смогли. Кьеркегор так и умер, будучи известным лишь в одной Дании. И то больше за скандальный разрыв со своей невестой Региной Ольсен. Он, как позднее Ницше, сам умышленно причинял себе нравственную боль, когда рвал с близкими людьми, сильно по этому поводу переживал, и эти страдания переплавлял в творчество.
А известностью в Германии, да и во всей Европе, Кьеркегор обязан Льву Шестову, который и вывел датского философа в элиту европейской мысли. Большинство, читая Библию, воспринимают ее сюжеты как какие-то сказочки, а Шестов эти истории поднял до самых вершин нравственных вопрошаний. Его интерпретация Библии очень интересна. «На весах Иова» - это продолжение традиции «Страха и трепета» Кьеркегора.
Бог не играет в шахматы, а ЭВМ – в рулетку
В Финляндии я впервые прочитал запрещенного тогда Фридриха Ницше – «Так говорил Заратустра». Это была книга, изданная в нью-йоркском белоэмигрантском издательстве Чхеидзе. К сожалению, я забыл переводчика, но это был перевод, где я восхищался буквально каждой фразой. Позже Ницше стали активно издавать во всех постсоветских странах, он стал чуть ли не самым цитируемым в постсоветской России автором, переводов его появилось много. Но тот был лучшим.
Интересен образ Заратустры, играющего с богами в кости. Он не играет с ними в шахматы, потому как это была бы игра с заведомо известным исходом. В шахматы у Бога не выиграть, как не выиграть у суперкомпьютера. А вот в кости шансы у всех равны. Именно поэтому можно построить компьютер, способный играть в шахматы, но ни одна ЭВМ не выиграет у вас в рулетку.
Реальность мира и ПВТ
А вот от «Игры в бисер» Гессе я не в восторге. Эта традиция – пытаться понять, что вокруг реально, а что нереально – очень древняя. Еще у Платона человек сидит в пещере, смотрит на тени, и ему кажется, что эти тени и есть реальный мир. Гегель тоже рассматривал мир как программу, которая сначала была в «виртуале», а потом стала раскручиваться в «реале» (только у него она называлась Абсолютный Дух).
Братья Вачовски в трилогии «Матрица» прочувствовали постепенное стирание грани между реальным миром и миром виртуальным, или «симулякром», как назвал его Жан Бодрияр.
Люди настолько стали погружаться в компьютер, в виртуальный мир, он настолько завладел человеческим сознанием и временем, что чуть ли не на полном серьезе стали вестись дискуссии, реален ли мир, в котором мы живем, или это запущенная кем-то (скажем, нашими потомками) компьютерная программа. Обсуждают даже метод верификации – при помощи запущенного луча определить, не является ли Вселенная куполом.
Нет, я нисколько не сомневаюсь в реальности мира, равно как и белорусского Парка высоких технологий. (смеется) Несмотря на то, что продукт, который производится в ПВТ – виртуальный. Но это уже из другой сферы: как мысль материализуется, как замысел постепенно становится реальностью.
Не читатель, а писатель: «Код бессмертия»
Стараюсь выкраивать немного времени, чтобы писать. Получается далеко не всегда - большой объем хозяйственной работы. Но проект по расшифровке человеческого генома подтолкнул меня к написанию книги «Код бессмертия».
Для меня это было серьезным интеллектуальным вызовом. Связать последние научные открытия, связанные с развитием технологий и «информационной революцией», с откровениями великих учителей человечества.
В соответствии с расчетами, вероятность, что мы появились на свет, составляет 1 на 60 миллиардов. Со времени рождения Иисуса на Земле родилось и умерло примерно 100 миллиардов человек. Это значит, что по крайней мере один раз за последние 2 тысячи лет каждый из нас уже появлялся на Земле. В том же физическом теле, что и сегодня.
Выходит, каждый из нас через 500-600 лет может появиться заново. И так – пока существует человечество.
Кстати, идея вечного возвращения – это не только духовные откровения индуизма и буддизма. Пифагорейцы в Античной Греции верили, что все повторяется многократно: возвращается и человек, и окружающие его люди. У Платона идея цикличной Вселенной связывалась с понятием «великого года» (круга), пройдя через который, все небесные явления повторяются.
Идея вечного возращения вызывала восторг и Гете, и Ницше. А Иисус говорил: истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, я есмь. То есть он говорил о своем пребывании в мире раньше «отца народов».
Фотографии: Андрей Давыдчик
Релоцировались? Теперь вы можете комментировать без верификации аккаунта.