После тюрьмы и детской травмы. Как живут айтишники с ПТСР
Они говорят, что живут «в аду» или «в фильме ужасов», — панические атаки, флешбэки и кошмары по ночам. А погружает этих людей в их личный ад ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство.
Трое читателей devby.io рассказали, как живут и борются с этим недугом: две истории — про заключение (хотя не все собеседники готовы говорить об этом прямо), одна — про детскую травму.
История 1: «Недавно съездил на море и впервые почувствовал себя счастливым»
С 2020 года я был в стрессовой ситуации — в заключении. Когда вышел, месяц жил по схеме: увидел что-то, что напоминает о пережитом — щёлк — и минут 5 не можешь собой управлять. Сердце колотится, волна ужаса накрывает, хочется умереть. Здоровый сон? Забудь! Ложишься в 22:00, чтобы проспать до 10:00 утра, если меньше — то, считай, и не спал вовсе. Просыпаешься как минимум один раз за ночь в ужасе. В будни мир вокруг иногда больше как марево.
Я перестал нормально воспринимать температуру — в жару тянет взять куртку потеплее, холодов боюсь до жути. В лёгкую прохладу чувствую себя неуютно. Иногда появляются навязчивые мысли, вроде: «нужно срочно помыть руки» — а они чистые.
Потерял навык социализации, чувствую, что отстранён от других людей. Не смог сохранить отношения с девушкой — мы расстались. Нормально (более-менее) общаюсь лишь с теми, кого знал ещё «до».
Пару месяцев занимаюсь со специалистом, и это помогает (в сравнении с тем, как было раньше).
Хотя и сейчас иногда пробежит по спине холодок — и хочется плакать и материться. Недавно съездил на море и впервые в воде под палящим солнцем почувствовал себя счастливым.
Гiсторыя 2: «Я думаю пра Беларусь, пра праекты, якiя абавязкова зраблю, калі павярнуся, — мне гэта дапамагае трымацца»
«Калi ты ў бяспецы, праблемы, што назапашвалiся дагэтуль, — праяўляюцца»
Да 2020 года я працавала ў розных краiнах, але сувязi з радзiмай не губляла. Я рабiла камерцыйныя i сацыяльныя праекты — i мне было цiкава зладзiць на атрыманым досведзе нешта карыснае ў Беларусi. Я вярнулася падчас пандэмii. Працавала з валанцёрамi — шукала СIЗы, рэсператары i маскi. […] Праз кароткi час я зноў апынулася за мяжою. З’язждала на месяц — хацела зрабiць прышчэпку ад ковiду, пабачыцца з сябрамi. Але тут у маю кватэру прыйшли з вобшукам — ужо трэцiм.
У мяне была працоўная вiза Вялiкай Брытанii, i я паехала ў Лондан.
Яшчэ месяц я працавала, як заўсёды. Потым зразумела: нешта не так. Я не спала, нiчога не магла есцi, толькi хлеб i салодкую гарбату, як у турме на «соднях». Я была ў вельмi дрэнным стане. Мне тлумачылi: так працуе псiхiка — калi ты ў адноснай бяспецы, праблемы, якiя назапашвалiся на працягу нейкага часу, праяўляюцца.
Дапамога
Пачала гуглiць свае сiмптомы (рэмарка: не раю нiкому рабiць так). Потым знайшла псiхатэрапеўтку, мы стэлефанавалiся — i пасля пэўных пытанняў яна паставiла мне ПТСР.
Першыя 3-4 месяцы былi вельмi цяжкiмi — я ўвогуле не памятаю, што рабiла ў гэты час. Я мiнiмiзавала кантакты з асяроддзем, мой сусвет зменьшыўся да аднаго пакою. I ў iм я неяк намагалася адчуць, што гэтае месца для мяне бяспечнае. ПТСР — гэта ўспамiны, флэшбэкi. Трыгерам можа быць што заўгодна. I ты не можаш гэта кантраляваць — сказаць: «не зараз, давайце праз 10 хвiлiн».
Для чалавека з ПТСР вельмi важная падтрымка сяброў i сям’i. Мая сям’я, на жаль, далёка. У мяне ёсць сябра, ён вельмi дапамог мне, бо дазволiў жыць у сваёй лонданскай кватэры. Але ж ён i сам на той момант цяжка хварэў. Я займалася з псiхатэрапеўткай, i хачу падзякаваць беларускiм спецыялiстам, якiя працуюць з людзьмi, як я, i нават не бяруць за гэта аплату, — праз два месяцы ў Вялiкай Брытанii я засталася амаль без грошай.
Звярнулася я i да мясцовых дактароў. Але вельмi цяжка працаваць са спецыялiстам з зусiм iншым светапоглядам — ён iмкнецца зразумець i задае шмат пытанняў, якiя траўмуюць. «Чаму вы не патэлефанавалi ў палiцыю?» (Пра беларускiя падзеi-2020) Пры гэтым мясцовую медыцыну я не адхiляю, бо яна можа даць медыкаментозную падтрымку.
«Самая слушная парада»
Хэпi-энду ў мяне для вас няма: я дагэтуль жыву са сваёй хваробай, час ад часу ў мяне бываюць панiчныя атакi, паўстаюць успамiны. У мяне дыягнаставалi дэпрэсiю, ёсць праблемы са сном.
Зараз я, як гэта называюць, у функцыянальным стане — працую, бо ў мяне няма раскошы расслабiцца: я павiнна зарабляць грошы i падтрымлiваць сваю сям’ю, а таксама ж iншых людзей у Беларусi. Але, як я кажу сваёй тэрапеўтке, калi была б магчымасць — я б не працавала.
Калi б мяне папрасiлi параiць нешта чалавеку ў такой самай сiтуацiяй, я б сказала, што самая слушная парада — знайсцi мэту. Вызначыць, якi досвед табе патрэбны, якiя веды, — i iсцi да таго. А ў iншыя днi хаця б проста «ляжаць» у гэтым напрамку.
Я думаю пра Беларусь, пра праекты, якiя абавязкова зраблю, калі павярнуся, — мне гэта дапамагае трымацца. Ну i памятаць, што ўсё часова.
История 3: «Я люблю своих родителей, но моя психика до сих пор готова вернуться в ад, в котором я жила ребёнком»
У еще одной нашей собеседницы — детская (9 — 15 лет) травма: отец выпивал, изменял жене, оставлял дочь по ночам одну (мать работала посменно) и мог «распускать руки», а матери она «заменяла психолога», выслушивая откровения взрослой женщины.
— Много лет я подвергалась бесконечному насилию. Да, оно не было физическим, но оставило куда больше шрамов. Из-за паранойи своей матери я и сама веду себя так же со своими партнёрами — извожу, требую доказательств того, что они мне верны. А её слова до сих пор заставляют меня содрогаться от ужаса и отвращения, хотя прошло уже более 10 лет. В какой-то момент, когда партнёр расстался со мной, не выдержав давления с моей стороны, я обратилась в дневной стационар — и психолог объяснила, что я в травме. Травму или проживают, работая вместе со специалистом, или выживают с ней — как я.
Сейчас папа больше не пьёт, пытается быть хорошим отцом, и совсем не похож на того человека из моего детства. У нас доверительные отношения. Мать не признаёт свою вину, она считает, что можно запросто взять себя в руки — и перестать обвинять родителей в том, что было когда-то. У неё и самой была травма. Но причём здесь я? Недоверие, которое моя мать испытывает к психологам, и её нежелание обращаться за помощью сломало мне психику, исказило паттерны моего мышления — и не родители, а я в итоге живу на антидепрессантах.
Я люблю своих родителей, но моя психика до сих пор готова к тому, что всё вернется в ад, в котором я жила ребёнком. До сих пор непривычно, что родители не используют меня друг против друга, и что мне не нужно психологически обслуживать мать. Но каждый раз, когда они начинают ругаться в быту или затевают споры по поводу политики, — у меня срабатывает режим «бей».
Мне нужен минимум год работы над собой, чтоб перестать жить в вечном стрессе, чтобы перестать физически ощущать напряжение в мышцах, наконец-то выдохнуть и сказать самой себе: «Ты в безопасности. Всё хорошо».
Что я хотела бы добавить: любите своих детей. Принимайте их как личности, а не как социальный аксессуар. Тогда, может быть, будет меньше сломанных судеб.
«Мозг хитро устроен: стремится воспроизводить травмирующий опыт, но с положительным исходом»
Вместе с психологом Лолитой Бекиш мы попробовали разобраться, как понять, что у вас или кого-то из ваших близких ПТСР, — и помочь.
Лолита Бекиш — практикующий кризисный психолог, магистр психологических наук. На её счету 3 года практики, в том числе работа с онкобольными детьми.
Что такое ПТСР и как оно проявляется?
ПТСР является следствием критического события в жизни человека — такого, которое угрожает его жизни, здоровью или психической целостности.
Когда говорят про ПТСР, в качестве событий в пример чаще всего приводят военные действия. Но в действительности к посттравматическому стрессовому расстройству приводят также:
- пережитые случаи физического и сексуального насилия,
- операции (в том числе роды),
- несчастные случаи и аварии.
Главное последствие, с которым сталкивается человек, — расстройство адаптации. После инцидента у него могут наблюдаться симптомы, которые мешают его взаимодействию с миром, из-за чего такие люди нередко снова попадают в ситуации, напоминающие травмирующую.
Мозг хитро устроен: он стремится пережить тот же травмирующий опыт, но с положительным исходом для себя — как бы сделать вторую попытку. При этом новых стратегий совладания с собой у человека с ПТСР нет, поэтому он рискует ретравматизироваться раз за разом. Вот почему бывшие военные, не привыкнув к гражданской жизни, возвращаются в горячие точки.
Как ведёт себя/реагирует мозг при ПТСР?
В книге «Тело помнит всё» психиатр Бессел ван дер Колк показывает реакцию мозга на травмирующее событие. Он укладывает в аппарат МРТ женщину, пережившую страшную аварию, — и говорит с ней об инциденте. В этот момент работают области мозга, отвечающие за восприятие, — женщина как будто снова переживает то событие.
Я всегда говорю пациентам на терапии: нашему мозгу всё равно, происходит что-то в реальности — или мы это только представляем. Он испытывает одно и то же.
При ПТСР нарушается работа миндалевидного тела (это наша «сторожевая башня», которая чуть что включает механизм «бей или беги») — оно работает слишком активно, как в состоянии повышенной готовности. Из-за этого люди с ПТСР становятся сверхбдительным, чрезмерно возбудимыми, их защитные реакции часто не соответствуют реальной угрозе.
Также при ПТСР может нарушаться работа гиппокампа, что ведёт к проблемам с памятью, а также островковой доли, отвечающей за нашу способность воспринимать себя и чувствовать собственное тело. Что в результате:
- может возникнуть диссоциация — защитный механизм, из-за которого человек воспринимает события, как будто они происходят не с ним, а с кем-то ещё, а он сам словно бы наблюдает со стороны.
- развиться деперсонализация — состояние, когда человек чувствует отчуждение от своего тела и собственного я. У здоровых людей бывает это чувство мельком, на пару секунд, когда смотришь в зеркало и не узнаешь себя.
- и/или дереализация — нарушение восприятия, при котором мир кажется нереальным. Клиенты с травмами и расстройствами часто рассказывают, как они моргнули — и вдруг наступил вечер, или как шли по привычной дороге и обнаружили себя совершенно в другом месте.
Такие вещи случаются и со здоровыми людьми, но продолжительное и частое нахождение в этих состояниях свидетельствуют о наличии проблемы.
Как ставится диагноз ПТСР?
В клинической картине мы должны чётко видеть несколько критериев:
- первый и главный — наличие травмирующего события, причём неважно, кто наш пациент: участник или свидетель.
- далее симптомы навязчивого повторения. Человек видит ночные кошмары, в его сознание постоянно вторгаются воспоминания о травмирующем событии, флешбэки (когда, реагируя на триггер — запах, звук, какое-то тактильное ощущение, — человек будто бы проваливается прошлое) — да, это говорит о ПТСР.
- избегание. У пострадавшего может наблюдаться частичная амнезия, он избегает разговоров о событии, отсранён.
- последний включает в себя симптомы возрастающего возбуждения. Тут и плохой сон, и раздражительность, и вспышки гнева, и сложности с концентрацией внимания, а также сверхбдительность.
Для диагностики ПТСР существует несколько стандартизированных опросников, но не стоит проходить их самостоятельно.
Какова помощь при ПТСР? Что могут сделать близкие?
Первой помощи при ПТСР как таковой не существует — расстройство, как правило, формируется спустя какое-то время после травмирующего события. Если вы замечаете за своим близким всё то, о чём говорилось выше, — стоит привести его на приём к специалисту.
Что можно сделать непосредственно сразу после страшного происшествия:
- создать человеку, побывавшему в нём, безопасные условия;
- контролировать его питание и сон;
- при желании пострадавшего — говорить с ним о травмирующем событии;
- если шоковое состояние длится больше нескольких дней, есть смысл обратиться к психологу.
Что если человек с ПТСР остался совсем один — и в чужой стране?
Иммиграционный стресс — вещь серьёзная, он может усугублять состояние при ПТСР. Однозначно не стоит пытаться справиться с ситуацией самостоятельно — нужно обращаться к специалисту.
Если психолог выявит во время диагностики маркеры тяжёлых состояний, он направит клиента дополнительно к психотерапевту — чтобы при необходимости назначить медикаментозное лечение. Препараты, как правило, снимают острые состояния, а само ПТСР в основном лечится психотерапией.
Важно выбирать психолога, который специализируется на кризисных состояниях, желательно владеет ДПДГ — этот метод психотерапии был специально разработан для лечения стрессовых расстройств.
Можно ли говорить о полном излечении пациентов с ПТСР — и как скоро?
Можно убрать негативную симптоматику. Цель терапии как раз в этом — стабилизировать эмоциональную регуляцию, снизить переживания по поводу травмирующего события.
Как правило после терапии люди могут рассказывать о событии спокойно, как будто пересказывая сюжет фильма. Понятно, что у них остаётся негативное отношение вещам и людям, которые там были, но нет болезненной реакции. Плюс появляется чувство защищённости, они понимают, что могут контролировать свою жизнь, что справятся с тем, что произойдет в дальнейшем.
Я рекомендую посмотреть фильм «Счастливые девочки не умирают» с Милой Кунис в роли девушки с ПТСР. Главная героиня не ходит на терапию — но по ходу развития событий видно, как она учится контролировать свою жизнь, а не убегать.
Как скоро, ответить непросто: всё зависит от тяжести состояния человека, от наличия коморбидных расстройств, а ещё социальной поддержки и его личностных качеств.
Терапия — это сложное мероприятие, как правило, пациентам бывает очень больно. Всё зависит от человека — сколько он может вытянуть за один сеанс, нужен ли ему отдых. Но терапия не занимает годы. Если использовать метод ДПДГ, терапия ускоряется в разы. Навскидку я бы сказала: год (плюс-минус пару месяцев) — и можно дышать полной грудью.
dev.by, как и другим честным медиа, сегодня очень сложно: редакция работает за пределами страны, а наши рекламные доходы сократились в несколько раз. Но мы справляемся — с вашей помощью. Это вы делитесь с нами инфоповодами, мнениями, опытом, временем и вниманием. А 210 читателей поддерживают нас донатами.
И еще криптой. Тут кошельки.
Спасибо, что прочитали это сообщение.
Читать на dev.by