«Этот baby будет ещё умней». Создатель легендарной «Изобретающей машины» вернулся из Бостона и запускает новый Al-проект с разработкой в Минске

«Изобретающая машина» — один из первых белорусских стартапов. В конце 1980-х проект белорусских учёных приобрёл популярность в СССР, после его развала переехал в США, привлёк около $35 млн и впоследствии был продан за $40 млн. Его основатель Валерий Цуриков покинул своё детище в 2001-м. Спустя много лет он вернулся из Бостона в Минск и занялся разработкой True Machina. Новая AI-система, согласно замыслу, будет уже не ассистировать изобретателям, а изобретать вполне самостоятельно. dev.by поговорил с учёным, бизнесменом и инвестором о прошлом и настоящем AI.

«За разработки в области интеллектуальных систем могли выгнать с работы — мол, что за дурью ты там занимаешься»

В своё время я сильно увлекался научной фантастикой, читал абсолютно всё, что попадалось под руку. Польский писатель и футуролог Станислав Лем был у меня favourite. На мой взгляд, это один из лучших мыслителей XX века, предсказавший будущее ИИ. На первом курсе МРТИ мне попалась его книга «Сумма технологии», скорее научная, чем фантастическая. Я по инерции начал читать её как роман и почувствовал, что не тяну, продвигаюсь медленно, по 10 страниц в день, половину не понимая. Но, когда осилил, пришло понимание, что искусственный интеллект можно создать.

На 5-м курсе я начал писать код для интеллектуальной системы, которая синтезировала новые методы поиска сигналов из космоса. Этот проект позже  перерос в диссертацию. На кафедре я проработал 14 лет: с 1975 по 1989. В то время исследование и разработка интеллектуальных систем не финансировались. Даже наоборот, могли выгнать с работы: мол, что за дурью ты там занимаешься. Был бы я завкафедрой, точно бы себя вытурил. Но кафедра ЭВМ меня терпела, и я ей за это очень признателен.

Потом появилась идея провести курс лекций по системам искусственного интеллекта, в 1976-м мы назвали это школой молодого изобретателя. В течение двух семестров, каждую среду по четыре часа, мы занимались интеллектуальными системами. Никто эти занятия не финансировал, в учебную программу они не входили, зачёты я не ставил, да и студентов туда не загонял. На занятия школы приходили те, кому это было реально интересно.  

Слушатели моих курсов знали, что ИИ — это не что-то выдуманное, а реальное, то, что вскоре будет повсюду. Помимо ИИ мы изучали методы усиления мышления: психологию, мозговой штурм, синектику, морфологический анализ, методы генерации идей, закономерности развития техники в ТРИЗ и пр. Я готовил ребят, к чему — тогда ещё не ясно было.

Настал период перестройки, и все восемь выпускников моих курсов вместе со мной отправились в исполком. 12 апреля 1989 года, в день Космонавтики, мы зарегистрировали сперва кооператив, а потом ЗАО «Научно-Исследовательская Лаборатория Изобретающих Машин» (НИЛИМ).

К тому моменту мои ученики были обученными, подготовленными к серьёзной работе ребятами, настоящие интеллектуальные спецназовцы. Они горели идеей сделать что-то своё, и это так окрыляло! Мы не знали таких слов, как «стартап», «экзит» и пр. Мы были счастливы реализовать наши исследовательские амбиции.

Было ощущение, что перед нами открылся мир, и это бесподобно. Но у нас не было ни компьютеров, ни денег, чтобы их купить. Тогда мы дали объявление, что напишем бесплатно софт, который генерирует идеи, тому, кто поставит нам технику. Откликнулся «Минский завод шестерён» и выдал шесть фирменных компьютеров, тайваньских клонов IBM PC. Люди выстраивались в очередь, чтобы на них посмотреть.

Мы начинали работу в 9 утра, никто нам такой график не устанавливал, начальства ведь не было, сами так договорились. Офис снимали на улице Берсона, где сейчас министерство экономики находится. Рядом была кофейня, в которой настоящий турецкий кофе в турке на песке варила бывшая преподавательница иняза с шикарным английским, кандидат наук, кстати. Каждое утро, чтобы взбодриться, шли к ней за кофе. Турецкого кофеина нам хватало до 9 вечера. А потом мы выходили из офиса и до 11 вечера шагали пешком через весь город, общаясь друг с другом. И так мы прогуливались часто, включая морозные вечера. Вот такая творческая атмосфера у нас была.    

Скачали «всю научную базу Америки» — и получили письмо от ФБР

Когда открылся «железный занавес», начало появляться много софта, в том числе Mail.ru, Яндекс и пр. Но всё это копировалось у Запада. В «Изобретающей машине» же все строки, написанные на языке Prolog и  С++, были исконно нашими. Мы автоматизировали методы генерации новых идей на основе ТРИЗ, позже разработали мощный семантический процессор, который индексировал базу мировых патентов и научных статей, помогая изобретателю в поиске решений в любой технической области. До нас никто такого не делал.

Небольшой командой лингвистов и математиков, среди которых, кстати, никто не говорил на английском без акцента, мы сделали первую в мире промышленную версию семантического процессора английского языка. Инженер, скажем, Honda может на естественном языке описать проблему, и процессор создаст краткое summary научных и патентных источников, в которых может находиться решение.

Чтобы построить такой семантический процессор, нам нужны были сотни миллионов технических, научных, исследовательских текстов, описания патентов и пр. В американской системе, если исследования ведутся на деньги налогоплательщиков, то все результаты должны находиться в открытом доступе. Любой человек может их скачать без каких-либо проблем.

И вот мы из Минска на несколько серверов скачали все научные тексты США и получили письмо от ФБР. Письмо было вежливое и содержало один вопрос: «Ребята, зачем вам вся база данных науки и техники Америки?» Мы ответили, что строим семантическую сеть науки, которой будут пользоваться все фирмы, включая американские. Ответ был «ок».  

Исследовательский институт фирмы Mitsubishi профинансировал создание японской версии «Изобретающей машины».

Сейчас минское отделение фирмы IHS Markit, которая владеет акциями «Изобретающей машины», имеет в штате около 100 исследователей и значительно расширило список языков.

Основную часть нашего софта — интеллектуальную систему — мы писали на запрещённом к экспорту в страны бывшего Советского Союза языке Prolog. Чтобы получить разрешение на покупку лицензии, мы написали в комитет CoCom, который следил за тем, чтобы ПО в области ИИ не попадало в Советский Союз. Мы были маленьким кооперативом, но считали, что мир у наших ног. Нам ответили из штаб-квартиры НАТО и спросили, частная мы или государственная фирма. Мы объяснили, что частная и не проектируем ничего военного. После этого пришло разрешение, с которым я полетел в Лондон и получил от директора фирмы LPA долгожданную коробку с ПО.

На первом же этапе нашей разработки мы решили добавить в «Изобретающую машину» теорию решения изобретательских задач. И среди людей, знакомых с ТРИЗ, наш софт оказался таким откровением, что они зачислили меня в свои ряды. Да, у меня есть значок ТРИЗ-мастера, это как чёрный пояс. Но я всегда был больше разработчиком и архитектором интеллектуальных систем, чем тризовцем. Моя профессия — или, если хотите, страсть, бессонница — это интеллектуальные системы.

По моим ощущениям, около 80 процентов ценности «Изобретающей машины» заключается именно в семантике. Компания росла не из-за ТРИЗа, а из-за семантики. Без неё мы были бы маленькой фирмой, наподобие тех, что позже нас копировали. Семантика дала нам сильный толчок, и с нами начали работать фирмы, вроде Motorola, Xerox, Kodak, Procter & Gamble, NASA и др.

«Каждому бомжу делал коммерческое предложение — а вдруг купит»

Я писал статьи об интеллектуальных системах в «Комсомольскую правду», когда она ещё не была жёлтой прессой. И народ читал с интересом. Когда мы показали миру первую версию «Изобретающей машины», был шквальный интерес. На выставку приехали сотни людей со всего Советского Союза. После этого мы стали ежегодно проводить такие ивенты. Помещение снимали в «Республиканском центре олимпийской подготовки по шахматам и шашкам», в библиотеке Академии наук и пр. После череды выставок наша выручка резко пошла в гору, и мы всю её вложили в построение англоязычной версии софта. Оказалось, не зря: советская экономика рухнула, и все наши клиенты ушли.

Тогда я взял пять дискет с нашим софтом и отправился в Нью-Йорк. Я знал, что Штаты — это огромный рынок, на котором изобретения и изобретатели ценятся. Но то был 91-й год, рецессия в американской экономике, никто ни во что не инвестировал. Было реально тяжело, за целый год — ни одной сделки. Каждому бомжу делал коммерческое предложение — а вдруг купит.

От General Motors пришло письмо, что они хотели бы купить наш софт, но у них было распоряжение президента фирмы — в течение года не покупать никакого ПО.    

Собрались мы однажды на выставку, а денег хватило лишь на то, чтобы уговорить знакомого через знакомого на старом минивэне, который вот-вот развалится, довести нас до Питтсбурга. После оплаты взноса за участие в выставке — $3 тысячи долларов — у нас не хватало даже на самый дешёвый мотель. После жёстких переговоров с хозяином ночлега нашли компромисс: он впустил нас переночевать, но подушек и полотенец не дал. Зато на этой выставке мы заключили небольшой контракт с многопрофильной инженерной фирмой AlliedSignal, который по сути спас фирму — эйфория просто хлестала.

Первый инвестор в Америке, который рискнул вложить в нас деньги, оказался родом из посёлка Глубокое в Витебской области. Позже он нам сказал, что ничего из нашего доклада не понял, но наш энтузиазм его покорил.

В Техасе на инвесторском семинаре познакомились с парнем. Невысокого роста, весом около 45 кг, в кедах — такой типичный подросток. Оказалось это вице-президент крупнейшего канадского инвестиционного фонда. Ему было 18 лет, он редкий вундеркинд, первая скрипка национального канадского оркестра и профессор математики в университете в Монреале. Добил он нас тем, что только что закончил лечение от алкоголизма. Он, кстати, оказался самым надежным инвестором: быстро схватил суть нашей идеи и спросил, сколько мы хотим. Через две недели пришёл чек на $3 млн.    

Когда фирма Intel Capital вложила в проект $5 млн, она пригласила нас и других СЕО компаний на семинар в конгресс в Вашингтоне. Конгрессмены около часа развлекали нас, просто травили анекдоты на трибуне. Вот такое там уважение к изобретателям и предпринимателям, потому что именно они определяют  мощь экономики страны. Не зря ведь Томас Эдисон национальный герой Америки. В Бостонском парке стоит памятник не каком-то генералу, который убил много людей, а изобретателю новокаина. В 1998-м году нам вручили хрустальную статуэтку и признали наш софт самым инновационным продуктом Америки.

Всего у нас было четыре раунда инвестиций, в которых участвовали Citigroup, Dassault Systèmes, Intel Capital, Motorola и др. Общая сумма — $35 млн. В общем, инвесторы в Штатах верили в нас, денег не жалели.

В клиентах почти весь Fortune 500

С 1993 года число наших клиентов резко начало расти: Xerox, Procter&Gamble, BMW, Intel, NASA и пр. То, что у нас не было ни малейшего представления о маркетинге, не совсем верно, это клише. Ещё до запуска проекта я попал в лондонский университет по обмену, где занимался исследованием новых течений в ИИ и заодно изучал, как британские и американские фирмы ведут бизнес. Всё конспектировал, а потом копировал многие приёмы: маркетинговые брошюры делал, рекламные статьи печатал, на выставки ездил и пр.  

Один из первых наших клиентов-меценатов  — компания Procter&Gamble. У неё был большой проект, и мы предложили свои услуги за $250 тысяч. Руководство подумало и сделало встречное предложение — $400 тысяч, но с большим набором услуг. Мы были ошарашены и начали искать подвох. Обратились к знакомому юристу в Bell Labs, и он сказал, что в Штатах есть группа фирм, которые думают не только о своей прибыли, но и о том, чтобы поддерживать хорошие проекты. И Procter&Gamble именно так и поступила, но не подарив нам $150 тысяч, а заказав больше услуг.   

Кстати, решение своей проблемы она нашла с помощью «Изобретающей машины» буквально за пару кликов. Наша система предложила использовать ультразвук для превращения жидкого мыла в твёрдое. В итоге время загустения мыла сократилось с 8 часов до 3 минут.

После этой сделки мы открыли офис в Питере, заманив к себе питерскую ТРИЗ-команду, которая проводила консультации клиентов. Помню, в том офисе стояло два бочонка: один с арахисовым маслом, второй — с кофейными зёрнами — это для исследований в рамках наших консультаций (например, как ускорить переработку арахиса в масло). И это в 90-е, когда с едой в магазинах было не шибко. Весь отдел перестал дома завтракать.

С автомобильными концернами в Штатах у нас не сразу сложилось. Когда искали клиентов в Детройте, сломали зубы об автомобильную промышленность США — в то время она была абсолютно не инновационна. Автомобильные концерны просто смотрели, что делают другие производители, и копировали. Сам Детройт оказался жутко депрессивным. В центре города стоит квартира General Motors, а вокруг, как в фильмах про плохое будущее — выжженная земля и пару мрачных бомжей бродит. Долго тратить время и силы на это мы не могли, поэтому вскоре уехали оттуда.

Потребовалось семь лет усилий, чтобы получить автопроизводителей в качестве клиентов.

Зато впоследствии мы стали работали с Ferrari, BMW и пр. Honda, например, с помощью нашего софта придумала новую систему охлаждения салона без дополнительных мощностей. Как? С помощью термоакустического эффекта, который превращает шум двигателя в понижение температуры салона. Тысяча специалистов в исследовательском отделе не знали о таком эффекте. И не потому, что они плохие исследователи, а потому что физика очень велика.

Японцы рассказали своим коллегам по цеху, в том числе в Boeing, как они применили найденный нашей системой термоакустический эффект. После этого Boeing купила целую серию нашего ПО.

В офисе BMW был забавный случай. Читал я у них лекцию, как пользоваться нашим софтом, и, естественно, на английском языке. И тут какой-то улыбчивый баварец поднимает руку и говорит: «Доктор Цуриков, а вы вообще знаете, что в Германии говорят на немецком языке?». А главный инженер поворачивается и отвечает ему: «А, так вы же у нас новенький менеджер и не знаете ещё, что в компании BMW рабочий язык — английский». 

Инженеры фирмы Harley-Davidson применяли наш софт для решения проблем. В NASA нашу систему использовали в проекте создания космического корабля, который должен был искать сигналы из космоса. А фирма Chanel с помощью «Изобретающей машины» сделала оригинальную упаковку для новой серии помады.

Вообще, если брать технические компании из Fortune 500, то почти все они были нашими клиентами.

Новый продукт True Machina — «ещё более инновационный»

Из «Изобретающей машины» мне пришлось уйти 17 лет назад из-за разногласий с советом директоров, который состоял из представителей компаний-инвесторов. Моё предложение по выводу семантического поиска на массовый рынок поддержано не было. У меня был выбор: оставаться и делать то, что они хотят, либо уходить и делать то, что я привык. Ни один архитектор не будет строить свой софт в соответствии с чужими идеями, поэтому я выбрал второй вариант.

В «Изобретающей машине» мы не смогли реализовать все свои идеи. Но не потому, что мы были неспособны, а потому, что всё время тратили на поддержание существующего софта.

Сейчас я и ещё 8 человек готовим первую версию продукта, ещё более амбициозного, чем предыдущий. True Machina накапливает новейшие знания  в физике, биологии, химии и прочих областях и переводит их в технологии. Мы убираем многолетнюю задержку между научными исследованиями  и началом их применения. Плюс, в отличие от «Изобретающей машины», которая помогала изобретать, True Maсhina будет изобретать сама: в областях от фармацевтики до «железа». Но больше всего в сфере хайтека — умные материалы, вроде графена, методы, вроде эффекта Казимира, нано-, микро- и прочие технологии.

Белорусский офис разработки True Maсhina — компания «Предизо» — состоит в ПВТ.

В True Maсhina мы не используем ныне популярные нейронные сети. Мы строим интеллектуальную систему на семантике — причинно-следственном анализе.

Этот проект требует приличного количество исследователей и инженеров. Кстати, главный программист в нашей команде прочитал моё давнее интервью в журнале «Юный техник», когда был школьником. И так загорелся идеей создания интеллектуальных систем, что когда увидел моё объявление, тут же примчался на собеседование.

Думаю, инженеры, изобретатели со старой закалкой могут принять True Maсhina ревниво, беспокоясь, что могут потерять работу. Отвечаю: нет, исключено. Интеллектуальные системы выступают в качестве партнёров, а не врагов, это сильный катализатор идей. Софт активизирует мышление, клетки мозга начинают буквально пачками генерировать новые решения.

Вероятность успеха True Maсhina не равна нулю: с высокой долей вероятности мы провалим этот проект, или, с малой долей вероятности, всё-таки сделаем. 

«Многие программисты будто прикованы золотыми наручниками к рабочим местам»

В 2010-х, когда в Минске только начали проводить стартап-тусовки, конкурсы, там почти не было айтишных проектов, в основном — строительство. Я смотрел на всё это и думал: ну когда же айтишники появятся? А потом кирпичные заводики ушли — и пошли ИТ-проекты. Это здорово.

Но, побывав на разных стартап-мероприятиях, в Штатах и в Беларуси, я заметил одну особенность. Среднестатистический стартап хочет изменить мир очередным умным холодильником или умной микроволновкой и заработать много денег. Ребята, это полный булшит, очередной виток общества потребления. Да, возможно, основатели этих проектов становятся миллионерами, но их разработки — это не то, что сделает революцию в индустрии. 

Я как-то читал в ПВТ лекцию о том, как искусственный интеллект может генерировать новые идеи. Айтишники загорались, говорили, что хотят над этим работать, а через пару недель — «извините, я не могу». Я всё понимаю, просто всегда будут люди, в которых авантюрный дух сильнее. Сейчас работа части программистов напоминает рутину. Они как будто привязаны золотыми наручниками к рабочим местам и считают себя рабами на галерах. Однако настоящие технологические прорывы делаются командами, нацеленными на покорение вершин. 

Почему я вернулся из Бостона и уже несколько лет большую часть времени провожу в Минске? Главная причина — построение сильной интеллектуальной команды, которая сможет взойти на пока неприступную вершину: создать систему ИИ, способную с высокой скоростью непрерывно изобретать новые технологии. Профессионалов, не боящихся рисков, найти непросто. Поэтому читаю лекции, активно общаюсь с аспирантами, учёными, разработчиками.

Пять флоппи-дисков, с которыми я когда-то прилетел в Нью-Йорк, был наш коллективный baby, который в 90-х мог выжить только в Штатах. В проекте True Machina рождается новый baby, ещё более умный и красивый, и на этом этапе Минск лучшее место. Не Стэнфорд, не Бостон, не Лондон, а именно Минск. Здесь созданы отличные условия для ИИ-фирм, но самое важное — это среда из сотен профессионалов, которые разрабатывали «Изобретающую машину». Такой среды в мире нет нигде.

Недавно я решил посмотреть, что же мир думает о нас, разработчиках «Изобретающей машины». И наткнулся на пост, в котором рассказывается, что группа корейских исследователей, вроде бы из Samsung, летит на конференцию по инновациям в Европу. И один парень пишет: «Пилот говорит, что мы пролетаем над Минском. И я посмотрел в окошко, чтобы увидеть столицу «Изобретающей машины». Такие слова спустя три десятка лет — как бальзам на душу.

Новый рекламный формат в наших телеграм-каналах.

Купить 500 символов за $150