«Деды меня не трогали, проблемы были с бобрами». JS-разработчик, которого забрали в армию с 4-го курса, о службе

10 августа вступил в силу «закон об отсрочках». JS-разработчик iFuture Владимир Поляков попал в армию на четвёртом курсе. «Не предполагал, что решение перевестись на „заочку“, приведёт к перерыву в учёбе на 1,5 года», — говорит молодой человек.

Он написал dev.by письмо с предложением рассказать «без купюр», с чем ему самому пришлось столкнуться во время службы 7 лет назад. 

«За год до этого отменили отсрочку для заочников»

— В 2008 году я поступил в БНТУ: вообще-то я хотел изучать программирование, но баллов, чтобы пройти на бюджет не хватало, — так по совету отца подал документы на приборостроительный. Думаю, тем, кто учился в техвузе, не нужно рассказывать о студенческих буднях: холодные «поточки», шкафы, бьющиеся током, и программирование на грифельной доске в лаборатории, где из техники только старые вольтметры да осциллографы. 

У меня такой характер — я мог запросто высказать своё недовольство преподавателю, что мы застряли в прошлом веке и пишем код на листиках бумаги. А он бубнил в ответ, что настоящий программист должен уметь работать в любых условиях. В общем, болото.

Летом после третьего курса я начал работать. Интересная история вышла: я пришёл на практику, как будущий инженер, а мне сказали: «Да зачем ты тут нужен — иди-ка на склад, у нас кладовщика нет». И знаете, мне там понравилось: работаешь, зарплату получаешь в долларах — и никто голову не дурит. Замечательное место.

К осени я созрел к переводу на «заочку» — не видел смысла ещё два года протирать штаны за партой. Ребята-платники переводились без каких-либо проблем, но, как оказалось, для бюджетников была предусмотрена другая процедура — через отчисление. С выданным обходным листом я пошёл сначала в библиотеку, затем по кафедрам, потом в военный кабинет — а оттуда вышел уже с повесткой в кармане.

Не пытались ничего предпринять?

Да что тут предпримешь: я подтягивался 20 раз, был в хорошей физической форме, и у меня вообще не было проблем со здоровьем. Потом уже я узнал, что за год до этого отменили отсрочку для заочников, так что даже если бы я успел перевестись, меня всё равно бы забрали в армию. 

В военкомате сказали, что осенний призыв уже укомплектовали: «Пойдёшь на следующий». У меня было жуткое состояние — вообще перестало что-либо интересовать, накрыла какая-то «абыякавасць». 

Меня забрали 22 мая. Распределили в часть в 20 км от Минска. Учебка оказалась неплохим местом: у нас были хорошие сержанты, весёлые ребята. Мы много занимались — бегали, тренировались на турниках, стреляли. В комментариях под другой статьёй dev.by писали, что некоторым срочникам и одного патрона за всю службу не дадут. Но у нас прямо под боком было своё стрельбище — за месяц раза 4 на стрельбы выбирались.

Иногда сержанты рассказывали байки о том, что творится в ротах. А мы не верили: ну как такое возможно — в казармах же повсюду камеры, вся «взлётная полоса» (так у нас называли центральный проход между кроватями) просматривается. «Поверьте, учебка — это просто пионерский лагерь», — отвечали они.

«Срочники — закрытое комьюнити. Ничто не выходит наружу»

Дальше была мандатная комиссия: на ней распределяли либо в патрульную роту, либо в спецназ. Я выбрал второе — спецназовцы не несли постовую службу, не ходили в караул и наряды по столовой, и выходной у них был в воскресенье, а не в понедельник. Плюс после курса молодого бойца я подтягивался 25 раз, разбегался — чувствовал себя на пике физической формы.  

Ребята в роте делились по призывам: младший — духи, средний — бобры, а старший — деды. Всю грязную работу положено выполнять духам, а бобрам следить за ними. А деды «чилили» — они были на «заслуженном» отдыхе. Естественно, нам говорили, что об этом нельзя никому рассказывать. Хотя это абсурд: в армии постоянно проходили анкетирования, приезжали офицеры с проверками, но всё равно вскрыть было невозможно — все писали одно и то же: «всем довольны», «дедовщины нет». 

Не было ни одного человека, который заявил бы о неуставных отношениях?

Нет, конечно! 

А вы?

А что я? Я тоже говорить не буду. Напишешь — начнутся проверки, а это ещё хуже: тогда проблемы будут у всех. А если кто-то пронюхает, что это ты рассказал, так вообще… Срочники — очень закрытое комьюнити. Ничто из того, что происходит внутри него, не выходит наружу.  

Почему?

Потому что это «пацанский» коллектив: заложить кого-то из товарищей — самый страшный из грехов. За это солдата «забалбешивают»: берут советский резиновый тапок со звездой на подошве, смазывают гуталином — и трижды лупят им по лбу. Говорили, что это сопоставимо с «опущением» на зоне: «больше никто не станет с этим человеком разговаривать, не сядет за один стол. Он будет выполнять самую грязную работу, например, чистить туалеты». 

То есть вы боялись «забалбешивания»?

Знаете, первые несколько недель ты в жутком стрессе — один в незнакомой обстановке. Пока ты не «влился», ты не будешь лезть на рожон. Какое-то время у нас было тихо. Бобры намекали, что они пока присматриваются, но «вот-вот…» Духи шептались, что деды скоро установят свой порядок. Но я не верил: нормально же живём. Да, солдаты из младшего призыва работают больше, но такое есть в любом коллективе.   

И вот недели через две вечером, пока офицеров не было, бобры собрали нас в «ленинке» (так называли комнату политинформации) — и «выкатили» список требований. Мы должны были застилать и расстилать дедам кровати, подшивать им воротнички, варить кофе, отдавать им ссобойку, которую привезли родители, пополнять счёт на мобильном телефоне и доставать для них сигареты и насвай. Мы в принципе должны были выполнять все поручения дедов. Для этого была команда: «Раз!» И хоп — ты подскакиваешь со словами: «Разрешите быть полезным». 

А если кто-то не подскочил?

Ему могли «лосей прописать» — это когда ты сводишь руки на лбу, и тебе их пробивают. Заставить танцевать «коко-джамбу», чтобы ты прыгал вприсядку, переставляя ноги, или «на кости» могли поставить — и тогда ты должен принять упор лёжа на кулаках. 

Сколько нужно было стоять в такой «планке»?

Пока не разрешат встать.

А если упадёшь?

Заново вставай.

А если сил больше нет?

Терпи. Они могли взять другого солдата и вместо тебя поставить. Ещё духам нельзя было произносить слова «раз» и «сколько». А когда кто-то из дедов спрашивал: «Сколько?» — ты должен был ответить, сколько ему осталось служить. Это мог быть любой вопрос: «Сколько книг ты прочитал?» — и ты чеканишь. Не ответишь — могли «лося прописать».

Ещё в столовой духам нужно было делать «доклад». «Разрешите обратиться, разрешите доложить, сколько дедушке служить. До счастливого денька осталось…» — и называешь цифру в днях. После того, как солдат сделал доклад, дед давал ему масло. Если духи не разбирали всё масло, деды могли размазать его по головам бобров. И тогда те уже отрывались на духах. 

«Когда мы были духами, нам говорили то же самое. Вас это не спасёт»

Офицеры говорили: «Если будет дедовщина, вы только скажите — всем будет хана». Деды смеялись: «Когда мы были духами, нам говорили то же самое — слово в слово. Но вас это не спасёт». Они доводили до нас, что «жить так — нормально»: чтобы получить привилегии, нужно сначала «ханку похлебать». Духов, которые старались больше всех, премировали — могли на месяц раньше прописать по попе бляхой, чтобы они стали бобрами. 

Это обязательный ритуал?

Конечно. А как же без этого?! 

Выпороть пряжкой от ремня? И сколько раз?

18 — по сроку службы. 

Я не бегал по каждому «раз» от дедов. Но и старался не огрызаться, хотя мне очень не нравилось, что нам не давали спать (из-за этого ребята чувствовали себя плохо). Бобры каждый раз угрожали, если что, «затянуть по уставу» — и я всё думал, как же быть. А потом я понял, что ведь устав — обоюдоострый меч: ты грозишься меня «затянуть» (то есть найти управу), так ведь и я могу сделать то же самое. 

Я изучил устав от корки и до корки: знал свои обязанности, а также обязанности сержанта. Меня отправляли туалеты чистить — окей, но ночью поднимать себя больше я не позволял. До меня докапывались — я отвечал, ругался с ними. 

Не дрались?

Я был одним из самых здоровых ребят. Это ведь были обычные пацаны 18-19 лет, а мне уже исполнилось 22 года. Они пытались меня строить — я давил их интеллектом, иногда давали друг другу по корпусу, но не сильно.

Синяки оставались?

Нет, конечно! Все понимали: будет синяк — будут проблемы. Было время, меня хотели «забалбесить», но я шантажировал: «Тогда вам всем хана будет». И они отступали, потому что боялись попасть на губу — ведь это грозило отсрочкой дембеля. Я никому не позволял пробивать мне «лосей». Мне говорили: «Накидывай!» — я посылал их, и разговор закончен. А по уставу меня не «затянешь», я его знал хорошо и говорил: «Ребята, что вы гоните — там нет этого, фокус не пройдёт».

Деды меня не трогали. Проблемы в основном были с бобрами. Но мне повезло: у меня был хороший сержант — взрослый парень, только после института. Он рассказывал мне свою историю, и как он в своё время ничего не мог сделать. Говорил: «Ребята хотят „затянуть“ тебя моими руками, но я не собираюсь им помогать». А потом сказал бобрам, что офицеры велели меня «не трогать». 

Солдаты из моего же призыва считали меня белой вороной. Как-то меня так всё достало, что я выставил бобрам ультиматум: «Если вы тронете хоть кого-то из духов — любого, мне по барабану кого — пойдёте на зону все до единого!» Я сказал, что всё это время носил в кармане диктофон — и теперь он был уже у моих родителей. Они стали кричать: «Ты блефуешь», — но было видно, что испугались. И тут один из духов сказал: «Да что ты лезешь? Мы сами хотим так жить: это правильно. Мы все нормальные пацаны — не как ты. Не вмешивайся в нашу жизнь!» 

Сколько у вас было старослужащих, а сколько новичков?

Нас было 30 человек, бобров и дедов — 20.

И несмотря на то, что вас было большинство, ребята не бунтовали?

Сначала нет. Но через 2 недели после того случая ко мне подошли несколько человек: «Можешь сказать им, чтобы и нас не трогали?». Вечером я объявил: «Пацаны, всё!» Ребята подтвердили. В итоге «по дедухе» у нас жило всего 7 человек. 

Почему они не присоединились к большинству? 

Понимаете, во время службы я встречал людей, которые к 18 годам читали по слогам. «Чёткие пацаны» — в реальной жизни я за километр их обходил бы.  Там много хороших ребят, но не все мои сослуживцы отличались воспитанием. Для меня норма — читать книги и учить языки, а для одного из тех солдат — бухать в подъезде: мол, кто этого не делал, тот «жизни не видел».

«Нужно было либо быть „терпилой“ и плыть по течению, либо что-то предпринимать»

Осенью я пошёл на сержантские курсы в другую часть. Там я испытал на себе, что бывает, когда подключаются офицеры. 

В армии есть правило: не доходит через голову — дойдёт через руки и ноги. Однажды после ужина сержант стал «прокачивать» ребят, учившихся плохо. Каким-то боком в их число угодил и я, хотя у меня с учёбой проблем не было. Сержант велел «подбрасывать невесту» (то есть поднять сослуживца на руки и подкинуть вверх) — я огрызнулся: «Я не собираюсь этого делать, не имеете права!» В итоге он вывел роту на плац и заставил всех принять упор лёжа.

Я смотрел на лежащих передо мной 100 человек и слушал, что я «не хочу заниматься». Не стерпел:  «Товарищ сержант, я могу потянуть вас за губу, — я знал, что он любил закидываться насваем, а новый комбриг за это нещадно карал. — Полетите «на десятку». 

С тех пор ко мне стали придираться офицеры. Я был отличником боевой службы, а мне писали в личном деле: «Осваивается в коллективе плохо, ведёт себя высокомерно, из-за этого проблемы». Угрожали с позором выгнать. Дошло даже до того, что кто-то позвонил моим родителям — в часть примчался старший брат: «Вова, что вообще происходит?» 

Апогеем стал приезд моего взводника (командира взвода). Он отозвал меня на беседу и несколько раз ввалил локтем по корпусу. В тот момент я понял, что чувствует человек, которому кажется, что жизнь кончена. Я был очень подавлен. 

Долго думал, как вообще могло дойти до такого, и понял, что меня сдал сержант. Пошёл на беседу к комвзвода и сказал, что не стану молчать: «Он употребляет насвай, у него есть мобильный телефон — если всё это всплывёт, у вас тоже будут неприятности». 

В итоге от меня отстали. Я закончил курсы и вернулся в роту. Там офицеры уже были наслышаны о моих «подвигах». Ребята рассказали: «Вова, пока тебя не было, деды тебя смешали с грязью — наговорили с три короба. Тебя хотят турнуть из роты». 

Я пошёл к лейтенанту, с которым у меня ещё до сборов были неплохие отношения. Он сказал: «С понедельника пойдёшь к психологу — будем готовить тебя к переводу». У меня случился приступ истерики: «Я же должен буду рассказать ему обо всём, что происходило в роте, — что не хотел носить никому кофе, застилать чужую кровать и прочее?» 

Вы манипулировали им?

На самом деле я был очень напуган. И мне ничего больше не оставалось. Нужно было либо быть «терпилой» и плыть по течению, либо что-то предпринимать — и я барахтался. 

У нас постоянно говорили: «Уйдут деды — и всё будет хорошо». А с их уходом всё пошло по новой. Некоторые солдаты из моего призыва потихоньку стали забывать, через что они сами прошли в самом начале. Говорили новым духам: «Его не слушайте, он вообще никто». 

Я призывал новичков не бояться. Среди них был один здоровяк — точь-в-точь Вождь Швабра у Кена Кизи: ручищи такие, что гвоздь кулаком мог бы забить. А он мямлил: «Я не могу… Боюсь». Что меня радовало — каких-то сдвигов мы всё-таки добились, но кофе, кровати, «прокачки» и воротнички всё же остались.

Как сержант вы не могли повлиять на ситуацию?

На меня свалился ворох новых обязанностей — не оставалось ни сил, ни времени вообще ни на что. Была негласная договорённость о том, чтобы духов из моего отделения не трогали. Один из них и сейчас звонит мне и благодарит за «счастливую духанку». Но Вождь, например, не выдержал — перевёлся в другую роту. Ещё пару парней последовало его примеру. 

Став бобрами, новые духи почувствовали силу — начали посылать меня на три буквы: «Ты не дед». Они принимали анаболические стероиды, и из-за этого набирали мышечную массу — пригрозить им физически было уже тяжело. За год стычки истощили меня. Чтобы изменить что-то, нужны были меры свыше. 

Закончилось всё тем, что в один прекрасный день пришла проверка. Тихий паренёк написал бабушке, что его прессуют. А та обратилась в администрацию президента. Всё в итоге замяли, но ротного командира и замполита сняли. А потом пошли проверки одна за другой — новый ротный мог залететь в казарму даже в 3 часа ночи.

«Это выглядело так: взрослые дяди играют в войнушку»

Я понял вот что: воду обычно баламутит небольшая группа ребят. А остальные остаются в стороне и ни во что не вмешиваются. Я пытался, как мог, изменить порядки, но это тяжело. Ребята боятся: вот сдашь ты всех, но домой же не уедешь — останешься в роте, пока будет идти разбирательство, станешь изгоем. А это ещё хуже.

Если в роте выявили дедовщину, главный вопрос, который следует задать всем: «Кто вас научил?» Повторяясь, такие вещи тянутся не один призыв, и у любого может быть рыльце в пушку.

Я восстановился в университете ещё в сентябре 2013 года, когда ходил в отпуск. На своём же факультете, но специальность выбрал другую — техническое обеспечение безопасности. 

Приятели дали мне свои конспекты — я учил. Вообще я в армии много читал — всего Акунина, Айн Рэнд, Виктора Гюго «Человек, который смеётся» и «Отверженных», «Гарри Поттера» на английском, чтобы не забыть язык, и даже Гёте «Фауста» и военные рассказы Толстого. 

После университета я какое-то время занимался системами безопасности. Попутно учил «программуху». Сначала хотел восстановить свои знания по С, а потом понял, что лучше выучить Java. Пошёл на курсы EPAM — и после 2,5 года проработал в этой компании. Уволившись, перешёл в Playgendary, а потом в iFuture. 

Армия многому меня научила: я перестал лезть на рожон — научился сначала думать, а потом делать. Но если честно, это тот опыт, который я всем желаю приобрести заочно — не напрямую.

Что я думаю о законе об отсрочках — плохо это всё. Ребята не пойдут больше в колледжи, а также в магистратуру. Я сам учился в магистратуре — поступил для себя, но не закончил, потому что преподаватели ничего толком не объясняли, а просто скидывали нам лекции со словами: «Вы должны учиться сами». Всё так, наверное, но я-то за что-то заплатил 600 долларов — сам я могу и бесплатно дома учиться. 

В срочной службе как таковой я не вижу смысла. Да, в армии мы много бегали, пару раз даже на воде, и в лесу в бронежилетах — прикольно. Но на самом деле это выглядело так: взрослые дяди играют в войнушку. Имитация штурма здания — тоже ни о чём: бежишь, строчишь тра-та-та-та-та. 

У нас не было и особой подготовки: пацаны, которые занимались боксом, показывали, как бить грушу, — и мы тренировались. В общем, самодеятельность какая-то. И «закон об отсрочках» ничего не изменит: систему нужно менять. 

И ещё: знаете, что я чувствовал после армии? Пустоту. Вот я вернулся: кто-то из моих однокурсников в это время уже учился в магистратуре, кто-то — работал в международной компании. А у меня ни работы, ни образования, и что делать, непонятно — не охранником же в магазин идти. Снова накрыла депрессия. И понадобился год, чтобы прийти в себя, начать работать и выбраться.

Одно из последних интервью с министром обороны Андреем Равковым, посвящённых дедовщине, вышло на канале ОНТ в передаче «Надо разобраться» в феврале 2017 года. Министр отметил, что нарушение уставных отношений между военнослужащими встречается в белорусской армии местами. Однако для его искоренения применяются не только превентивные меры, но и «обрубание хвостов». «Мы жестко, целенаправленно работаем в этом вопросе», — сообщил Равков.

Согласно информации на сайте министерства, статистика по уголовным делам, возбуждённым в связи с нарушением уставных отношений, идёт на спад: так в 2003 году было вынесено 374 приговора, в 2013 — 80, а в течение первого полугодия 2018 года — 28.