Чуть больше года назад ведущий научный сотрудник Национальной академии наук Беларуси, химик-органик Дмитрий Василевский ушёл из профессии — стал тестировщиком в Stylesoft. Учёный, на счету которого десятки научных работ и немало открытий, в том числе международного значения, рассказал dev.by, каково учиться новому, когда тебе за 50.
В прошлом году выпускник химфака БГУ отпраздновал 30 лет со дня окончания вуза. Ещё во время работы над дипломным проектом он открыл новую реакцию, значение которой осмыслил и описал его научный руководитель — профессор Олег Кулинкович. Это стало значимым событием не только в советской, но и в мировой науке. В 1987 году Дмитрия Василевского пригласили остаться на кафедре – преподавать и заниматься научной работой.
Три года спустя, когда СССР начал распадаться, он перешёл работать в Академию наук. А ещё через 20 лет — стал тестировщиком. Об уходе в тестирование учёный говорит не без некоторого сожаления:
А как иначе — ведь свою первую профессию я выбирал осознанно: химию полюбил ещё подростком. Занимался в «Школе юного химика» при БГУ, всегда выигрывал в городских олимпиадах по химии. Для меня она была ни много ни мало, смыслом жизни.
С возрастом расстаёшься с юношеским максимализмом, трезво смотришь на многие вещи. Но проработав по специальности без малого 30 лет, я ушёл не потому, что разочаровался в химии как науке или утратил к ней интерес.
А почему же?
Причины всего две. Работать стало неинтересно, это раз. И за это совсем перестали платить, два.
Будем говорить честно: наука в Беларуси находится в сложном положении. Уровень исследований всё ниже, да и планка постоянно снижается. В советские годы перед учёными ставились глобальные цели и упор в основном делался на фундаментальную науку. А современные исследования, как правило, носят прикладной характер.
Сегодня от учёных требуют результата: «Наука должна приносить деньги». А если нет такого результата — тогда это вообще никого не интересует.
В этом смысле ещё 5-10 лет назад у нас была передовая лаборатория: совместно с РУП «Криптотех» Госзнака Беларуси мы разработали пигменты для защиты ценных бумаг и изделий от подделки. Экономический эффект от внедрения этой разработки составил более чем 1 миллион долларов. Совместно со светлогорским «Химволокном» нами были разработаны новые термостабильные огнестойкие волокна для выпуска изделий c повышенными защитными свойствами: боевой одежды пожарных-спасателей, высокотемпературных фильтров газов. У нашей лаборатории даже был договор с Hewlett-Packard: в начале 2000-х мы синтезировали для них специальные красители. Хорошее было время — и за работу платили неплохо, что немаловажно.
Но с тех пор, как грянул кризис 2-3 года назад, интерес к нашим разработкам постепенно угас. А дополнительное финансирование в Академии наук могут получить в основном лишь те проекты, которые могут принести деньги. А если твои исследования не принесли дохода в казну, то ты ещё и ответить за это можешь — такая у нас сложилась практика.
Как ответить?
Вернуть деньги, которые «истратил».
Из собственного кармана?
Не так буквально, конечно. Однако институт, в котором ты работаешь, должен как-то эти деньги вернуть. Но как?! Это проблема! Поэтому чаще люди просто отказываются вообще что-либо делать — учёные ведут болотный образ жизни: пишут что-то, отчёты заполняют. Даже если им предлагают деньги, не берутся за проекты, просто потому что боятся ответственности — ведь исследовательская работа может так и не привести к желаемому результату.
В советское время наука достигла таких высот, потому что на неё выделялись деньги. Страна, занимавшая шестую часть суши, почти всё производила сама, а не закупала у других государств, как это происходит сейчас. И ей нужны были научные разработки. Соответственно, была необходимость в исследованиях. Вы удивитесь, но сегодня всё ещё широко используются научные разработки, которые производились в 70-80-х годах: на них основывается, например, современное самолётостроение. И многое из того, что сегодня преподносится как открытия, научные достижения, было сделано в 70-80-х. Просто об этом стараются не вспоминать.
Вы ушли из науки, будучи за 50. А какой средний возраст учёных в нашей стране?
Как и в вузах, в Академии наук работают либо пожилые сотрудники — те, что пришли в науку ещё в советское время, либо «зелёная» молодежь. Но, учитывая уровень зарплат, молодые люди ненадолго задерживаются в науке. И это грустно, ведь у них есть запал, желание заниматься исследованиями.
В молодости я вприпрыжку бежал на работу, у лабораторного стола весь день проводил — до самой полуночи, так было интересно! И даже деньги в то время были где-то на втором плане. Мы делали открытия международного уровня и получали только зарплату. Дополнительных выплат не было, только по 50 рублей за авторское свидетельство.
Объясните, почему выбрали именно тестирование?
По той же причине, почему и многие другие: по сравнению с программированием это более доступная точка входа в ИТ. Хотя и программирование тоже можно освоить, если задаться целью. Я наблюдаю, что многие молодые ребята-тестировщики двигаются дальше (и фирма поддерживает их в этом) — сначала переходят в автоматическое тестирование, а потом и вовсе становятся программистами.
Не хотите пойти по тому же пути — в программисты?
Скажу честно: пока таких планов нет. Я поставил перед собой другую задачу – пусть я буду не автоматизатором, а мануальным тестировщиком, но высокого уровня. У нас в компании проводились занятия для тех, кто хочет перейти в программисты, я послушал лекции – и понял, что пока у меня ещё не тот уровень. Хотя, возможно, надо просто прилагать больше усилий. А мои усилия в основном идут на изучение проекта: он весьма непростой, постоянно развивается, и поток информации внутри него день ото дня увеличивается. Так что работы хватает.
Кстати, в юности я учил Fortran. В нашей школе дополнительно преподавались основы вычислительной математики и программирование.
Вы не заканчивали курсы по тестированию, просто самостоятельно изучали литературу?
Да, я «самоучка», на курсах не учился — просто много читал: перерыл весь интернет, книги штудировал. Хотя, признаюсь честно, учиться было непросто. Возраст даёт о себе знать, память уже не та. Серьёзно!
Каково было первое время на новом рабочем месте?
Очень тяжело психологически, а в первые недели — даже страшно. Такой стресс! Пару раз доходило до того, что хотелось всё бросить и вернуться назад. Я же даже столько сидеть не привык, сколько сейчас приходится: раньше почти весь день стоял у лабораторного стола. Поэтому первое время часто выходил из офиса поразмять мышцы. Потом потихоньку втянулся. И сейчас мне уже комфортно работать: по крайней мере, на работу иду не как на испытание.
Правда, не могу сказать, что бегу в офис с тем же удовольствием, с каким в юности летел на кафедру. Но, может, это издержки восприятия действительности в возрасте.
Как ваши близкие и коллеги-учёные восприняли новость об уходе в ИТ?
Родные одобрили: меня очень поддержала жена — когда я сомневался, она мне помогала, подбадривала. Да и коллеги поняли. На прежней работе, даже будучи директором института, я никогда не смог бы зарабатывать, как здесь. К слову, наша лаборатория почти вся «разбежалась»: её заведующий уехал работать в Гомель — стал директором завода; осталась одна молодежь.
Вы упомянули о небольших зарплатах белорусских учёных. Раскройте секрет, сколько они получают?
В лучшие времена, когда у нашей лаборатории были договоры с Госсзнаком и другими компаниями, лично моя зарплата в иные месяцы доходила и до 900 долларов. Но такие заработки были далеко не у всех в Академии наук, в основном сотрудники других лабораторий получали значительно меньше. Когда я уходил, моя зарплата уже составляла порядка 350 долларов, и тенденция шла на уменьшение. Сейчас, насколько я знаю, денег нет совсем. На самом высоком уровне обещали поднять зарплату учёным, но опять-таки «за результат»: а как он будет измеряться, никто не знает.
Что из ваших прежних умений и навыков пригодилось вам сейчас в работе тестировщика?
Я думаю, логика и умение решать поставленные перед тобой задачи: когда ты знаешь, что надо сделать, и к этому идёшь. Само собой, технический английский. В отличие от коллег, у которых была возможность в поездках практиковаться в разговорном английском, я за границей не работал. Поступало предложение о работе в Южной Корее, но в тот момент у меня родился ребенок – и я отказался. Зато я написал много статей в зарубежные журналы. Для того чтобы писать тест-кейсы и понимать таски, моего языкового уровня как раз хватает. Хотя спрос с тестировщика, конечно, не такой большой, как со специалиста, которому необходимо общаться с иностранными заказчиками.
Исследовательские навыки пригодились?
Ну конечно! Многие считают тестирование достаточно нудной работой, но ты смотришь в таблицы, и в процессе работы всегда возникает: «А что если сделать так, а если по-другому...» И это вносит интерес в твою работу, и разнообразие. А учитывая, что в нашем проекте постоянно появляются новые фичи, то тестировать очень увлекательно.
Хотя не совсем вдохновляет процесс написания документации.
Но вам-то не привыкать описывать свои исследования...
Если честно, я и на предыдущей работе не особо любил это: мне всегда было интереснее что-то делать руками, чем потом это описывать. В органической химии такой практической работы очень много: ты почти всё время у лабораторного стола, под вытяжкой – за день наматываешь не один десяток километров. Будучи ведущим научным сотрудником, я чуть больше работал за столом, чем молодые исследователи. Приходилось и писать: отчёты, какие-то планы. Но 80% работы всё равно у стола было. А в молодые годы вообще весь день на ногах проводил — к вечеру буквально падал от усталости.
А здесь я даже набрал несколько килограммов из-за того, что почти всё время сижу.
Как вы относитесь к тому, что учёные уходят из профессии?
Я не могу одобрять этого, и мне жаль, что так происходит. Из-за этого в науке идёт регресс: уровень кандидатских диссертаций по сравнению с советскими временами снизился не на 10-20%, а в 2-3 раза — это просто «дипломные работы». Я не хочу сказать, что это всеобщая тенденция, потому что всегда есть люди, которые делают свою работу на высоком уровне, но она прослеживается.
С чем это связано?
С тем, что снизились требования. Ответа на вопрос «почему?» я не знаю. Возможно, потому что в Беларуси сейчас свой ВАК, а не союзный, и надо выпускать кадры, демонстрировать какие-то цифры — вот как много у нас хороших учёных. А на самом деле это не так. Да, есть хорошие учёные, есть замечательные специалисты, но общая тенденция скверная.
Вы быстро влились в команду?
Да, мне повезло: у нас очень дружелюбный коллектив, и главное, здесь все готовы прийти на помощь друг другу. Задашь вопрос — отвлекутся, найдут время, чтобы всё подробно разъяснить. Это сейчас многое кажется элементарным, а год назад казалось, всё так непросто. Это ведь другая сфера деятельности, возможно, не самая сложная, но она требует знаний и, в первую очередь, знания проекта.
Как относитесь к пресловутому тренду «войти в ИТ»? Он опустошает другие важные сферы, как в той грустной шутке про «выйти последним и погасить за собой свет»?
А мне кажется, это полезно для страны: хорошо, что молодые люди остаются в Беларуси — они не ищут лучшей доли за границей, а работают и зарабатывают здесь. И ведь это отличное поле для деятельности: чтобы работать в ИТ, не нужно строить больших заводов, не надо модернизировать производства. И сами орудия производства достаточно просты и доступны.
Фото: Андрей Давыдчик
Релоцировались? Теперь вы можете комментировать без верификации аккаунта.