Наука и санкции. Спросили учёного-физика, как повлияла война

Своё имя он попросил не называть, мотивировав так: «Мои оценки белорусской науки очень резкие — не хочу потом объясняться с коллегами». И оговорился, что не претендует на объективную картину — судит только по личному опыту.

Об украинских коллегах

В Украине у меня несколько знакомых ученых. С одним из них мы планировали совместный европейский проект — ещё в январе–феврале его обсуждали. Но 28 февраля коллега (он старше 60-и) с семьёй уехал из Киева. Тяжело уезжал: поезд шёл 18 часов, много народу. Сейчас он приходит в себя, в Польше ему дали временную исследовательскую позицию. Но наш проект, конечно, поставлен на паузу — последний наш разговор был не о науке, а об эвакуации.

Второй коллега, из Харькова, повыше рангом: он часто ездил в Европу в длительные командировки и был там уже своим. Сейчас ему дали должность во Франции. 

О проектах в России

С российской физикой у меня довольно тесные связи — я видел, как хорошо её поддерживали последнее десятилетие. Где-то с 2010 года в России стали принимать большие госпрограммы и выделять под них финансирование. 

На развитие лабораторий давали гранты до 100 млн рублей. Представляете, что такое 100-миллионный грант? Это 1,5 млн долларов (Сейчас уже меньше. — Прим. dev.by), которые раздавали очень щедро.

Чуть позже стартовал проект 5-100, целью которого было включение пяти российских университетов в топ-100 мировых вузов. У физиков было много международных контактов: стажировок, совместных проектов, публикаций. В Сколтехе вообще говорили, что треть их учёных — иностранцы.

Высшая школа экономики обладала чудовищными деньгами. И она стала покупать математиков, физиков, химиков, биологов. Сначала своих (говорят, купили всех математиков из МГУ), а потом и иностранных учёных, которых приглашали в новые физические лаборатории. 

Одно из условий для иностранцев (это могли быть и люди с российским гражданством, но работающие в зарубежных университетах) — количество дней, которые те должны проводить на территории России. Для многих учёных 30 дней в течение года в России — это много. Поэтому на каких-то проектах предоставлялась возможность разделить срок в 45 дней между двумя учёными — с учётом конференций 22 дня было вполне выполнимым условием. 

В общем денег в российскую физику была закачана масса, и они приносили плоды, российские университеты чувствовали себя прекрасно.  Этот «пылесос» стал втягивать талантливую молодёжь, в том числе и белорусскую. Сколтех, Московский физтех (он давно «отсасывал» лучшую молодежь — всех международных олимпиадников брал к себе без экзаменов), ВШЭ, МГУ. И этот процесс шёл крайне успешно — российская физика процветала. 

Но теперь это в прошлом. В моей стране, например, после 24 февраля все университеты сотрудничество с российскими университетами поставили на паузу. И, думаю, не только в моей. 

Недавно мы обсуждали один проект, который должен был пройти в уфимском университете. Им требовался зарубежный учёный — они обратились ко мне. Тема крайне интересная — оптические методы обнаружения раковых клеток. И деньги у них были местные — представляете, башкирское правительство выделяло 100 млн рублей на три года. Сейчас это обсуждение остановилось. 

Не буду говорить об университетах Германии (немецкая промышленность слишком прочно связана с российской, чтобы сразу всё рвать), но американские и британские университеты, вероятно, приостановят отношения. В США давление на учёных шло ещё с конца 2021 года — приезжать в Россию, по их словам, они уже не могли. Тот же уфимский  вуз планировал пригласить на проект своего учёного, который некогда уехал из Башкирии в Штаты, но тот сказал: нет, это невозможно — и это было ещё в декабре. 

Недавно я был оппонентом на защите докторской диссертации у российского коллеги, который вернулся из США в Сколтех. (По правилам, один из оппонентов должен быть из-за рубежа, а я имею белорусскую докторскую степень — её принимают). Раньше коллега пытался совмещать — часть времени проводил в Штатах, часть — в России. Вернулся, потому что ему сказали: нельзя так много времени проводить в другом вузе. Он почему-то выбрал Сколково: возможно, деньги хорошие. На тот момент он был кандидатом наук — на Западе это не имеет большого значения, а в России ему срочно понадобилась докторская степень.

Да, в России для всех проектов требуются международные учёные, для защиты докторских — международные оппоненты, для создания новых лабораторий — международные ученые-заведующие. Теперь им остаётся привлекать белорусов или китайцев.

Конечно, требования по участию в проектах или защите диссертации иностранных учёных могут пересмотреть. Но проблемы с ограничением на перемещение — стажировки, командировки, пересылку образцов — это не решит. 

Международная наука требует международности. Если учёные не выезжают на стажировки и конференции, то какая же это международная наука? Возможность смотреть, что делается за рубежом, привозить и применять опыт — очень важна. Это всё равно что циркуляция крови в организме. Иначе — застой и тромбы.

О будущем конференций, лабораторий, публикаций

В России ежегодно организуют международную конференцию по нанотехнологиям METANANO. До пандемии она была в Сочи, и туда приехало много иностранцев, ещё раньше — в Питере, Владивостоке. В этом году одна должна пройти в Казани, но уже понятно, что мероприятие перечёркнуто — никто с Запада в Казань не приедет. А что за научная конференция без зарубежных ученых?

Или — международная школьная олимпиада по физике IPhO, которая в этом году должна пройти в Минске. В прошлом году из-за ковида она прошла онлайн. А как будет в этом году — неясно. Вероятно, федерации будут отказываться. (Когда материал готовился к публикации, стало известно, что международный оргкомитет решил перенести олимпиаду из Беларуси. — Прим. dev.by).

А ещё наука требует больших вложений. Как только мы говорим об эксперименте, мы имеем в виду новейшее оборудование — на старом ничего не сделаешь. Простейшие комплексы стоят десятки и сотни тысяч долларов. Сложные биологические комплексы — это миллионы долларов.

Непонятно, смогут ли российские лаборатории покупать научное оборудование и поддерживать уже купленное. Когда мы начинали сотрудничать с Санкт-Петербургом в 2015 году, в их лабораториях почти ничего не было. А сейчас, судя по научным статьям, там делают примерно то же, что и в Европе. Российские лаборатории закупились, обновились, усовершенствовались, в том числе по «чистым комнатам». Но это непрерывный процесс, оборудование нужно поддерживать. Какие будут ограничения? Неизвестно — наверное, они будут зависеть от политики конкретных фирм. Но задержки поставок будут наверняка.

Ещё вопрос, какая будет политика с публикацией статей: будут ли они обрывать связи или по-прежнему приветствовать хорошие статьи. Пока научные журналы не давали комментариев на этот счёт. Те статьи российских авторов, которые выходят сейчас, были присланы несколько месяцев назад. Лето покажет: тогда должны будут выйти статьи, присланные в феврале–марте. 

Разрыв отношений — это взаимная беда и для российской, и для мировой науки. В России — хорошие учёные, это толковые люди с правильным пониманием происходящего. Но в первую очередь это беда для России.

Но последствия станут видны не завтра и даже не через год. Ведь наука, как и образование, очень инертная сфера. 

О науке в Беларуси

Что до белорусской физики, то она, как мне кажется, не пострадает, потому что там нечему страдать. Я резок в своих оценках белорусской науки, это можно приписать тому, что я уехал давно. Если находиться в стране, то, наверное, можно находить поводы для гордости. Но, по-моему, их нет. Толковые ребята «высосаны» российскими проектами и лабораториями. 

Финансирование белорусской науки никакое, на международном уровне оно не просматривается. О тех лабораториях, которые закупили россияне, белорусы могут только мечтать — чтобы покупать оборудование, нужны совсем другие деньги. Белорусы писали заявки на участие в российских проектах, получали остатки от российских мегагрантов и были счастливы. Это позволяло им оставаться в Беларуси, но это же не выход. 

Возможно, есть отдельные лаборатории и группы, которые выполняют совместные проекты и хорошо живут. Например, те, что работают с Саудовской Аравией и получают оттуда гранты. Но утверждать на примере этих лабораторий об успехах науки нельзя. Беларусь — 10-миллионная страна, а посмотрите, сколько она публикует научных статей.

Кстати, о последствиях 24 февраля: от некоторых коллег я видел письма с просьбами вывести их из состава редколлегии белорусского международного журнала. У научных журналов есть консультативный совет — ряд известных учёных, которые определяют политику журнала и, возможно, выполняют редакторские функции. Каждому журналу хотелось бы иметь международный «букет». И вот некоторые иностранцы попросили убрать их фамилии из списка, хотя это безобидный орган — всю работу делают местные ребята.

О науке в Украине

Украинская физика где-то посередине между российской и белорусской, ближе к белорусской: не так много денег там было. 

И я не представляю, как украинцы сейчас будут заниматься наукой. Молодежь наверняка ушла в тероборону, старики, возможно, уехали. 

Что с их лабораториями? Нельзя просто так бросить оборудование на год, потом приехать, включить и работать дальше — скорее всего, оно не будет работать. А перевоз лаборатории — это несколько месяцев работы: нужно сдать приборы, разобрать, перевезти, собрать заново — что-то будет не работать. В Харькове был крупнейший научный центр, там огромные университеты, клинические институты. Что в Харькове сейчас? Попали в те лаборатории бомбы или не попали?

Если же всё придёт в норму и будет брошен клич молодым учёным вернуться, то многие вернутся. И так как они уже имеют опыт работы в очень хороших лабораториях, старт будет быстрым. Но он не будет мгновенным из-за отсутствия материальной базы.

Место солидарности беларусского ИТ-комьюнити

Далучайся!