«Нам почти нечего бояться». Психолог про страх — увольнений, задержаний и вообще

Этот тревожный год, полный испытаний, обострил в нас целую гамму чувств: гнева, долга, печали, отвращения, взаимовыручки, благодарности, солидарности. Каждый день мы видим проявления активной позиции, которые в белорусском контексте тянут на гражданское мужество. Мужество — это преодоление страха, которого в нашем обществе предостаточно, борьба между ними сейчас ощущается особенно остро. Мы боимся заразиться ковидом, потерять работу, открыто высказать своё мнение, попасть в автозак, оказаться в вихре перемен, не дождаться перемен. Нам хочется быть «спокойным и упрямым», но это так сложно.

Чем боязнь социальных последствий отличается от натурального страха в тёмном лесу, что с нею делать, и добавляет ли смелости айтишникам высокий спрос на рынке труда — на разговор о страхе dev.by пригласил психолога, гештальт-терапевта Егора Синишина.

«Подлинный страх касается только жизни и здоровья»

Егор, что такое страх с точки зрения психологии?

Это сигнализация об опасности. Страх предупреждает о препятствии на пути моих интересов или целей.

Как и у любой эмоции, у страха есть шкала интенсивности. Наверху — ужас, внизу — беспокойство, опасение, тревога.

Собственно страх часто путают с тревогами. Принципиальное отличие в том, что первый защищает наше выживание, сообщает об опасности жизни и здоровью. Вторые сопряжены с утратой ценностей другого рода. Например, я могу испачкать брюки, потерять доход, чьё-то уважение: на моей жизни это не скажется, но я буду испытывать сожаление. Страх в виде страха помогает нам выживать, а в виде тревоги помогает защищать наши ценности. «Кошелёк или жизнь?» — тот самый классический выбор. Однозначно, жизнь дороже кошелька. 

Страх социальных последствий, так называемых репрессий, имеет ту же природу, что и страх перед грабителем в подворотне?

В глубине — да. Потому что и там и там может возникнуть угроза выживанию. Другое дело, насколько социальные угрозы действительно препятствуют выживанию — может, они просто создают неудобство? Буду ли я голодать в результате увольнения, или мне просто придётся оторвать задницу и напрячься? Если голода не предвидится, то я буду испытывать раздражение и недовольство, но не страх. Это другой мотив и он по-другому действует.

Часто люди подменяют понятия, утверждая, что что-то является угрозой их безопасности, например, экономической. Но подлинная безопасность касается только жизни и здоровья, остальное — социальные вещи. Эти мотивы тоже достойны уважения, но страхом они не являются.

А что насчёт ситуаций задержания, заточения в автозак, уголовного преследования? Они рождают страх или тревогу?

Любая ситуация, в которой возможна агрессия и ущерб здоровью (неважно, бандиты в подворотне с ножом нападут или омон грубо загребёт) провоцирует именно страх с его функцией защиты здоровья и жизни. Если есть угроза здоровью и жизни, возникает страх.

Страх уголовного преследования существует не в вакууме, а в индивидууме. Чего именно человек боится, нужно спрашивать у него. Это субъективное переживание, которое не существует отдельно от личности, у каждого человека оно своё. Один боится, что из-за преследования в отпуск не поедет, а другой — что его покалечат.  

Что скрывается за страхом «как бы чего не вышло»?

Это как раз тот случай, когда обобщение вредит. Говорят, белорусы в принципе пугливы — но нет такого «принципа», на самом деле, каждый человек проигрывает собственный сценарий.

Говорить о том, что у людей есть такой-то страх (быть уволенным, задержанным, сесть в тюрьму) некорректно. В каждом случае это будет индивидуальный набор субъективностей.

Нет такого общего страха «боюсь ареста». Один будет бояться физического страдания, другому будет стыдно, что на него повесят ярлык «сидельца», третий — что родители не вынесут переживаний. И ещё миллион вариантов. Проблема в том, что часто люди не умеют распутывать суть страха и понимают его неправильно.

Что касается физического выживания, то действительно есть некий набор базовых потребностей, который универсален — здоровье, питание, жильё. Тут и страхи очень похожи: мы боимся, что-либо тело повредят, либо здоровье ухудшится.

Но нет приговора в плане характера. Характер — это привычки, которые накопились, они формируются в том числе и из травм. Все действия запрограммированы опытом, однако если его осознать и пережить, то он станет опорой, а не препятствием.

«Каждое поколение рождается небитым»

Что сегодня больше действует на белорусов — память о советских репрессиях или опыт последних лет?

Свежий опыт всегда действует сильнее, ведь он собственный и недавний. Но даже его отсутствие не убирает прочие факторы. Есть теория трансгенерационных посланий: о том, что психическое напряжение передаётся через 1-2 поколения — последовательно, как в домино. Допустим, человека репрессировали, в результате он боится государства и людей, возможно, стыдится своего статуса «враг народа» и каким-то образом передаёт эти чувства своим детям. Третье и четвертое поколение уже не понимают, где корни проблемы, но напряжение психики сохраняется.

Это как в том эксперименте с обезьянами, которые бьют своего сородича, хотя уже никто не помнит почему?

Да. Это называется «культура»: она свойственна всем сообществам людей. Почему — непонятно, но почему-то люди себя так ведут. Вот так у нас принято, а так — не принято. 

Общаясь с коллегами, участвуя в международных конференциях, я замечаю, что тема страха актуальна на всём постсоветском пространстве.

Советский союз как империя страха — это наше историческое наследие.

Огромный процент населения был репрессирован, поэтому бояться государства — вполне естественно. Так же, как естественно для белорусов бояться войн, ведь на нашей территории их было столько за последнюю тысячу лет. 

Молодым меньше свойственен страх?

Да. Потому что у них меньше опыта и накопленного воздействия. Чем человек моложе, тем меньше его сковывает опыт. Многие знания — многие печали.

То есть правы те, кто говорит про небитое поколение как двигатель протеста?  

Каждое поколение рождается небитым. И каждое, накапливая опыт, неизбежно становится осторожнее. Степень осторожности зависит от травматичности опыта. Если опыт был очень травматичным, например, военные действия, то люди становятся суперригидными, они наотрез отказываются от любых возможностей. «Лишь бы не было войны» — это фраза как раз оттуда. Кто вырос в мирное время, в избытке, в изобилии, безопасности — те, конечно, посмелее.

«Социальные угрозы — не те, к которым мы подготовлены эволюционно»

Что делать со страхом? Бороться, наверное, не надо?

Если человек борется со своим страхом, он попал, он борется не с тем, с чем нужно. Страх — наш союзник, он дело говорит, его нужно послушать и поискать источник угрозы.

Иначе получится как в том анекдоте, где один психиатр жалуется другому: «Совсем было вылечил своего пациента от паранойи, да, жаль, его пристрелили». Иногда союзник может ошибаться, тогда надо убедить его, что ему показалось. Да, стеклянный пол выглядит страшно, но это не значит, что мы упадем. 

Страх нельзя терпеть, его нужно исследовать, понять его устройство и смыслы. Есть три классических реакции на страх: замирание, бегство и агрессия, причём под агрессией понимается любая активность, разрушительная или созидательная, в том числе диалог как разновидность контакта.

Замирание выбирают в случае максимального неравенства сил между пугающим объектом и реагирующим субъектом: когда я маленький, а опасность настолько грандиозна, что я не могу ее победить. Почему СССР называют империей страха? Потому что там над людьми нависал максимальный ужас, который только может переживать живой организм: я — мышка перед этим динозавром, я не могу убежать, он меня где угодно достанет. Лучше замереть, слиться с обоями, тогда меня могут не заметить. 

Стратегия бегства работает, когда у человека нет шансов победить опасность, но он достаточно сильный, чтобы убежать. Третий вариант — когда субъект и опасность оцениваются как примерно равные. От динозавра не убежишь, лучше замереть, от медведя есть шанс убежать, а вот с волком или собакой можем побороться.

Для ситуаций социальных угроз стратегии поведения те же?

Других вариантов реагирования природно больше нет. Единственная альтернатива — если ситуация меня не затрагивает, не является для меня угрозой. И в советские времена люди находили способы жить без советской власти. Не знаю, миф или правда, но говорят, что в Полесье советской власти никогда не было.

Эволюция выработала три реакции на страх, каждая эффективна, и в каждой ситуации одна предпочтительнее другой. Но социальные угрозы — не те угрозы, к которым мы подготовлены эволюционно.

Если человек не понимает своего страха, он будет действовать автоматически. В лесу это работает, адекватно оценить угрозу от собаки или волка нам помогают врождённые механизмы, а для оценки социальной угрозы врождённого механизма нет.

Поэтому надо включить мозги и подумать. Мы можем изобретать совершенно новые подходы.

То есть всё же четвёртый сценарий возможен?

Чем глубже мы осознаем свои мотивы, тем свободнее от шаблонов. Любой код можно переписать. Конечно, не на очень глубоком уровне — рефлексы поменять нельзя, но можно притормаживать свои реакции, создавая буфер. Я осознал свой страх, вижу, что есть время подумать, и я решаю, как быть дальше и какие будут последствия. А что если уехать за границу? А что если выйти на демонстрацию? Прислушайтесь к себе: какие эмоции возникают, какие возможности и смыслы, что ценно, а что нет, в какой из нарисованных реальностей вам живётся лучше. Главное — замедлиться и осознать свои реакции в текущем моменте. Конечно, если замедлиться возможно. Когда в лесу нападает медведь, замедляться не надо — надо бежать. 

Но мы-то не про лес говорим, а про социум.

В социуме тоже бывают ситуации, когда думать нет времени. В острой ситуации наступает аффект, и каждый выбирает действие автоматически.

Четвёртой стратегией является, как минимум, возможность осознанно выбирать между первыми тремя, потому что выбор — уже некая свобода. Допустим, я и на ёлку хочу залезть, и колготки не порвать — как сложить эту цель и страх? На автомате невозможно, а если подумать? Люди — изобретательные существа.

«Чтобы развернуться лицом к пугающему, нужен баланс возбуждения и страха»

В соцсетях и медиа сейчас волна постов, статей, видео, стихов, песен, посвящённых происходящему в стране беззаконию. Эти умные, проникновенные речи, которые люди с именем и без обращают к власти, можно назвать четвёртой изобретённой стратегией? 

Я не знаю наверняка, нужно спрашивать этих людей об их мотивах. Но в целом похоже на то. Не навязывать свое решение другой стороне, не нападать, а подойти и, оценив ситуацию (ага, прямо сейчас не убивают), попробовать поговорить. Дальше — поле неопределённости, поле изобретений. В этом пространстве нет готовых рецептов, но к нему можно подойти с помощью рецепта. Он такой: осознавать свои мотивы и искать новые ходы вместо привычных. Но чтобы развернуться лицом к пугающему и начать поиск, нужен баланс возбуждения и страха, при этом возбуждения, любопытства должно быть чуть-чуть больше. 

Диалог — разновидность агрессии. Значит, эти активные люди оценивают угрозу как вполне соразмерную их силам?

Судя по всему, да. Потому что, какой смысл разговаривать, если нет шансов, что меня услышат? Другое дело — адекватная это оценка или нет. Но не факт, что в этом случае вообще идёт речь о страхе и агрессии. Потому что к диалогу нас подвигает не только страх. Любопытство и желание развивать ситуацию (а не страх и желание уничтожить собеседника) — вот условия диалога (вместо драки).

А когда люди и компании избегают ответа на острые вопросы с помощью формулы «мы аполитичны», это какая стратегия — замирания или бегства?

Это не принципиально. Если это реакция страха, то не важно, замирание это или бегство — главное, что человек видит опасность как гораздо более сильную, чем он сам. 

Почему одним людям страшно заявлять свою гражданскую позицию, а другим нет? Почему одни испытывают меньший страх перед плохими социальными последствиями, чем другие?

Во-первых, надо разделять опасности реальные и нереальные. Многим мерещатся нереальные опасности. Я потеряю работу, уважение в обществе, родные осудят — есть много эмоций, которые мотивированы не выживанием, а другими вещами. Человек не осознает этого, и они кажутся ему страхом. Во-вторых, для разных людей одни и те же последствия откликаются по-разному. Например, штраф в 1 000 долларов. Один человек богат, для него тысяча не проблема, другой беден, и ему надо кормить семью. Третий — йог, ему вообще плевать на деньги. 

Что движет людьми, которые явно заявляют свой протест вопреки риску увольнения или другого давления? Желание перемен, голос совести, стремление приобщиться к сообществу людей, чьи мысли ты разделяешь?

Я не знаю, могу только пофантазировать. Но список потребностей человека давно известен, пирамида Маслоу или другие известные матрицы описывают их более-менее одинаково. Эти потребности мы и удовлетворяем попеременно, причём с развитием личности осваиваем всё новые этажи: нижние проходим по привычке, а верхние — как новые.

Совести и желания перемен в этой пирамиде нет. Есть такие потребности, как принадлежность к общности, признание и другие, а самая верхняя — самоактуализация — осознание себя.

Один мотив не лучше другого, иерархически они выстроены потому, что возникают именно в таком порядке: ребёнок не может начать с самоактуализации. Если человек отказывается от одних потребностей ради других, это его выбор. Наилучший вариант — когда все потребности удовлетворены.

«Нельзя игнорировать ни одну из ценностей тотально и всегда»

Когда человек преодолевает тревогу и страх, идя на сознательный риск, нижние этажи не работают?

Работают все этажи, но в фоновом режиме. Ребенок целенаправленно осваивает ходьбу, но и взрослый не перестаёт ходить, он продолжает это делать на автомате. С выживанием та же штука. В юности устроиться на работу и начать зарабатывать — жизненная проблема, к 30-40 годам эта задача переходит в фоновый режим, человек осваивает новые уровни. Это естественный ход развития. Если, не освоив нижние этажи, не научившись обеспечивать свою безопасность, я пытаюсь вскарабкаться на верхние — признание, самоактуализация — то буду постоянно сваливаться. Результат — много тревоги.

Когда в нашей жизни возникает угроза какому-то из уровней наших потребностей, мы скатываемся вниз и обращаем на него внимание. Страх именно для того и нужен, чтобы переключить внимание на выживание в связи с ситуацией.

Боязнь заявить свою позицию — неважно, возмутиться задержаниями или возразить на рабочем митинге — конструктивна или нет?

Есть разные варианты. Допустим, я не очень осознаю своё мнение или уверен в нём, но не могу его доказать, поэтому молчу, боясь оплошать в споре, — это вариант стыда. Другое дело, если то, что я сейчас скажу, потом окажется мне невыгодно или опасно.

Непроговаривание мнения, в котором ты уверен, которое выстрадано, насколько вредно?

Очень вредно. Ценность, которая в нём для меня заложена, остается незащищённой. Страх защищает другую ценность — выживание. Возникает конфликт ценностей. Ситуативно выжить всегда важнее, но нельзя игнорировать ни одну из ценностей тотально и всегда. 

Бывают ситуации, когда другие ценности становятся важнее выживания, но это уже вопрос духовного пути. 

Что делать?

Сначала надо исследовать страх, чтобы понять, как выжить, а дальше — ту ценность, которую, страх поставил на паузу. Ради чего я борюсь? И искать, куда разместить эту ценность. 

Люди, которые сейчас, рискуя местом работы, пишут пронзительные сообщения власти, пытаются попасть в избиркомы, бесплатно учат репрессированных, — занимаются самоактуализацией?

Не исключено. Если эти люди занимаются самоактуализацией, это вызывает уважение. Это крайне важная вещь, можно только позавидовать человеку, который нашёл что-то, что является для него самоактуализацией, и пошёл за этим. Хотя то, что так выглядит, не факт, что этим является. Мы часто путаем свои мотивы. 

Куда девается самозащита у тех людей, которые жертвуют безопасностью в текущем моменте во имя верхнеуровневых потребностей? 

У меня две версии. Либо этот человек нашёл ценности, которые близки к духовным, — настолько ценные, что ради них можно отказаться от нижних ценностей, в том числе рискнуть жизнью. Это очень высокоосознанное поведение.

Я восхищаюсь такими людьми, но не уверен, что таких встречал.

Либо как в том анекдоте: поскользнулся — упал на дот. То есть риск не был осознанным шагом, просто так получилось. В этом случае механизм выживания всё равно включится.

А если говорить не о крайнем варианте, а о промежуточном — той массе людей, которые сегодня жертвуют не здоровьем и жизнью, а благополучием? 

Думаю, эти люди видят в своих поступках какую-то ценность. Другой полюс — они могут не осознавать рисков. То самое небитое поколение, «без башни», которое неправильно оценивает опасность.

В этом смысле пожилой смелый человек гораздо более смелый?

Конечно. Потому что он знает, чем рискует и какие последствия могут быть. Но это два полюса, между ними — диапазон вариантов. Есть ещё ситуации отыгрывания, когда я проецирую вселенское зло на кого-то, с кем борюсь. Например, вижу хулигана и начинаю жизнь класть на то, чтобы с ним справиться. Тогда я вижу ценность, которой нет. 

«Спрятаться в компьютере — один из вариантов для шизоида, тем более для талантливого»

Давайте поговорим о корпоративных страхах. Понятна боязнь «что уволят» в госструктурах и областях, где одно-место-работы-на-всю-жизнь, очень мало вариантов в целом и сладких вариантов в частности. Но каков механизм формирования страха перед увольнением в ИТ, где 1000+ компаний и вообще весь мир — джобборд? 

В этом случае вопрос осознанности очень важен. Большинство страхов в нашем жизненном пространстве являются иллюзорными. Мы как вид доминируем на планете, нам вообще мало чего угрожает, особенно в Европе.

Нам много что не нравится, но нам почти нечего бояться, мы круто живём.

Однако же у айтишника, который боится увольнения, действительно может включаться реакция страха, словно он умрёт от этого. Это значит, что человек не проживает свои эмоции реально. Возможно, его в детстве били, или родственники были репрессированы. У страха могут быть абсолютно неожиданные причины, и объективно хорошая ситуация на рынке труда человека никак не успокаивает. В этом случае самоисследование может помочь, страх исчезнет — останется только сожаление или раздражение.

Айтишникам страх свойственен в такой же мере, как и другим? Или, может, в силу социальной защищённости, он меньше?

Айтишники — очень разные люди, обобщать их нельзя. Но есть мнение, что айтишники не очень стремятся к контактированию с другими людьми в силу своей психической организации. Среди них намного больше, чем среди других групп, шизоидных людей — замкнутых, огороженных от общества. В ИТ они нашли лучшую адаптацию. У шизоидно акцентированных людей страх является мощным драйвером, проблема выживания для них будто бы не решена.

Речь о боязни контактирования? 

О любых страхах. Шизоид в принципе в бытовом смысле человек пугливый. И он пытается спрятаться. Спрятаться в компьютере — один из вариантов, тем более для талантливого человека.

Многие, включая опытных, состоявшихся разработчиков, боятся собеседований и из-за этого надолго остаются на одном месте. Есть лекарство?

Личная терапия — очень рекомендую. Я сам шизоид и до сих пор боюсь некоторых обстоятельств, но раньше я боялся прямо всего. Нет, панических атак не было, но мне было трудно делать что угодно новое: заводить новые дела, новые контакты, это было очень утомительно. Если человек боится менять работу, несмотря на то, что он теряет выгоду, есть смысл пойти к психотерапевту и эти страхи исследовать, чтобы их подрасслабить. 

Страх заговорить о повышении зарплаты — из той же оперы?

Это же агрессивный акт — подойти к начальству и заявить, что я недоволен и хотел бы больше. «Отдай мне мои деньги». Это конфликт интересов, вступать в него всё равно что вступить в зону неопределённости, где надо быть или очень творческим, или очень сильным. 

«Пусть играют, а мы с них пока бабла пострижём»

Когда в компании тщательно создают или декларируют атмосферу семьи — что это, дополнительный инструмент конкуренции за сотрудников или манипуляция, чтобы было страшно и неудобно потерять доверие «семьи» — попросить повышения, уволиться?

Это может быть и тем, и тем. В том числе искренней позицией собственников бизнеса, которые транслируют корпоративную культуру. 

Проблема корпоративных культур в том, что искусственно транслируется одна, а реально работает другая. Получается двойное послание, и это сводит людей с ума.

Истинная корпоративная культура не декларируется на словах, она сначала внедряется, а уже потом описывается. Если на планерках говорят, что инициатива поощряется, все равны и влияют на результат, то ещё не факт, что это так. Один мой клиент злился: ага, влияют-то все, но кто-то более влиятельный. Даже в компании с так называемой плоской структурой может быть тайная иерархическая, которая действительно работает. А заявленная — так, для проформы.

Зачем вообще прописывать культурный код?

Чтобы сообщать об этом сотрудникам. Но редко написанное совпадает с реальным. Если в компании говорят о корпоративной культуре, к этому надо относиться настороженно: в большинстве случаев это массовая манипуляция сознанием сотрудников. 

Атмосфера семьи — то, чего нам всегда недостаёт. Это как миф об утраченном рае. Частично в компании могут обеспечивать этот «рай»: домашняя кухня, свободное посещение — похоже на дом. Шизоидов это подкупает, ведь они стремятся к безопасности семейного типа, где есть атмосфера принятия и спокойствия. Ты словно на коленях у мамы, можешь спокойно играть своей игрушкой. Это же распространённая идея среди руководителей ИТ-бизнеса: мы им всё дадим, пусть играют, а мы с них пока бабла пострижём. Есть и встречный запрос со стороны айтишников: я хочу играться, не хочу запариваться насчёт остального — пусть меня обеспечат. Таким образом эти потребности взаимно удовлетворяются.

Но есть и проблема: семейная атмосфера поддерживает слияние. Те, кто стремятся на работе к семейному уюту, не имеют его в личных отношениях. Если же дома спокойно и уютно, то зачем мне в офисе семья — я там бабки зарабатываю. В этом смысле компания эксплуатируют психологическую неустроенность сотрудников, и до какого-то времени это работает. Но в стратегическом смысле такое положение рано или поздно станет для человека неудобным, и он начнёт злиться: тесно, душат, давят, все вокруг мудаки, а почему — непонятно. Так злятся на мамочку, которая до 40 лет жарит сыночку котлетки и стирает трусы. Назревает подростковый бунт. 

Возможно, отчасти поэтому айтишники и меняют часто работу: устал от этой мамочки — хочу к другой.

16 лет dev.by — «дефолтный» источник информации о беларусском ИТ

Вы можете...